У меня ледяные ноги –Как у Пьера Ришарав эротической сцене с блондинкой.Напротив железной дорогиЛежу я под рваной простынкойИ смотрю, как бегут поездаВ никуда.
– Класс!
– Льву Николаевичу не очень понравилось. Пессимизьму, говорит, много.
– Ты и ему стихи читаешь?!
– А что? Он вполне интеллигентный человек, любитель поэзии…
– У тебя все любители поэзии! Да к нему же подступиться страшно – помесь льва с орлом!
– Да что ты, он очень милый человек!
– А этому… Жаку-Иву Кусто… тоже читаешь?
– Почему бы бедному поэту и не почитать свои стихи Жаку-Иву Кусто? Ты лучше скажи, деньги-то у тебя еще есть?
– Да есть, есть! Отец приходил, подкинул.
– Как он?
– Ничего! С парашютом прыгнул!
– Да ты что! С самолета?!
– Да не-ет! С вышки в парке.
– И зачем это он?
– Перемена участи, говорит. Ну, типа, черная полоса в жизни пошла, так надо что-то такое совершить, неожиданное.
– Мне, что ли, с парашютом прыгнуть…
– Я тебе прыгну!
– Нет, я, пожалуй, все-таки подумаю над этим вопросом.
– Мам, я тебе тут одну штучку показать хотела, только скажи, что не будешь сердиться! Ладно?
– Ладно.
– Смотри!
Лика отгибает рукав и показывает матери татуировку на предплечье.
– Розочка! Правда, здорово?
– А что, мило. Главное, женственно, – спокойно отвечает Лена, незаметно вздохнув.
– Нет, тебе правда нравится?!
– А что?
– Ну, как-то странно…
– Слушай, а там как делают – по своим рисункам или по эскизам заказчика?
– Да как хочешь, так и сделают.
– Я вот думаю: выйду из больницы и тоже себе татушку сделаю! Мосечкин портрет наколю – вот здесь, как раз места хватит…
– Мать, ты вообще в уме?!
– А что?
– Зачем тебе татуировка?!
– Нет, я не понимаю, отчего такая дискриминация: тебе можно, а мне нет?
– Ну-у… Я – одно, а ты… другое!
– Почему это?
– Ну я… того…
– Молодая, ты хочешь сказать?
– Ну да!
– А я старая?
– Нет, ты не старая! Ну, ты… такая… взрослая тетенька! Тетеньки не делают татуировки!
– А ты? Ты никогда взрослой тетенькой не будешь? Еще как будешь! Будешь такая тетенька с розочкой, а я – бабушка с Мосечкой.
Лика разинула рот. Судя по всему, эта простая мысль никогда не приходила ей в голову. Они тут же расхохотались, глядя друг на друга.
– Ой, не могу! Бабушка с Мосечкой! – стонала Лика.
– А тетенька – с розочкой!
– Так что же теперь делать?!
– Ну как что? Розочку выращивать. Да не переживай, маленький такой цветочек, очень милый. Только больше не делай ничего, ладно?
– Ладно.
– Что ты там ешь, одна-то? Бутербродами питаешься?
– Нет, ты что! Все нормально!
– Ну да, вон худая какая!
– Я не худая, я стройная и изящная!
– Ладно, иди уже, стройная и изящная! А то нас сейчас ужинать позовут. Иди, детка…
– Пока! Не скучай тут!
Они целуются, и Лика уходит вдаль по коридору, шаркая ботинками и слегка сутулясь, а Лена с нежной улыбкой смотрит ей вслед.
– У-ужина-ать! – раздается вдруг истошный крик санитарки. – У-ужина-ать!
Запотевший шкалик водкиНа лимонных корочках,Серебристый бок селедкиВ луковых оборочках,Розовый кружок салямиДа грибок на вилочке…Дух шашлычный над углями,Хванчкара в бутылочке…А теперь кругом одна строгая диета!За что же йогуртом травитьрусского поэта?!
* * *
Пару месяцев спустя Северьян сидит на уличной скамейке и ждет Лену. Рядом лежит букет, стыдливо завернутый в газету. Осенний бульвар весь заметен желтыми и красными листьями лип и кленов. Сева волнуется: он то и дело смотрит на часы, встает, ходит вдоль скамейки, что-то бормоча про себя и размахивая руками – репетирует речь. Заметив развязавшийся шнурок, он садится и наклоняется к ботинку.
– Тебе помочь?
Сева поднимает голову и видит изящные туфельки, стройные ножки в темных чулках, край узкой юбки… Это Лена! Она была необычайно хороша и нарядна, так что Сева смотрит на нее в некотором изумлении.
– Что, не узнал меня без халата? – улыбаясь, говорит Лена. – Это я! Привет!
– Привет…
Лена садится рядом. Некоторое время они молчат – Лена чертит носком туфельки узоры в пыли, а Сева исподтишка на нее косится.
– Ну, как дела? – вдруг спрашивают они одновременно и вразнобой отвечают:
– Нормально!
– Да все хорошо!
– Вот, это – тебе! – торжественно произносит Сева, вручая Лене цветы. Лена разворачивает газету и видит яркие пушистые хризантемы.
– Ой, какие желтенькие! Прелесть!
– У тебя такие тапки были в больнице…
– И правда! Спасибо!
Обсудив хризантемы, похожие на тапки, они снова замолкают. Плавно опадают листья с деревьев, сухо шурша под ногами прохожих. Пробегает собака. Голуби и воробьи суетятся около соседней скамейки – старушка бросает им крошки. Медленно проходит мимо маленький мальчик с игрушечным автобусом на веревочке.
– Всегда мечтал о сыне, – задумчиво говорит Сева.
– Что же помешало?
– Лида не хотела заводить детей. Рано, то-се…
– Понятно. Как она?
– Она-то? Ногу сломала.
– Да ты что!
– Ну да. Только я вышел, через неделю и сломала. Ну, сама понимаешь…
– А сейчас как?
– Сейчас нормально. Ходит, правда с костылем. То есть с тростью. Переживает, конечно. Такая красивая женщина – и хромая. Сложный был перелом. Штифты вставляли.
– Наладится постепенно.
– Да, конечно.
Мальчик с автобусом опять проходит мимо них и садится на скамейку напротив, задвинув автобус под скамейку.
– Что, в парк загнал? – спрашивает Сева.
Мальчик кивает:
