Следовательно, за 13 рублей можно спасти от голода до нового хлеба человека. Но их много и средств помощи нужно бесконечно много. Но не будем останавливаться перед этим. Если каждый из нас прокормит одного, двух, десять, сто человек, — сколько, кто в силах, — уже совсем будет спокойнее…» В конце обращения Софья указала адреса мужа, своих трех сыновей и свой.
Реакция на это обращение была мгновенной и впечатляющей. Сразу же на ее имя поступило более 400 рублей. Сколько спасенных жизней! А к вечеру эта сумма достигла уже полутора тысячи рублей. За время проведения этой акции Софья получила от пожертвователей более 200 тысяч рублей. Видя этот поток желающих помочь, она подумала о том, что скепсис Лёвочки на счет ее филантропической деятельности был напрасным. Теперь со свойственной ей энергией она записывала в свои книги имена дарителей, фиксировала те суммы, которые они ей передавали или присылали по почте, принимала людей, желавших сказать ей доброе слово и поблагодарить за дело, которое она на себя взвалила. К ней приходили и небогатые люди, приносившие незначительные суммы. Перед тем как переступить порог ее дома, они крестились и подавали на благое дело кто сколько мог, даже серебряные рубли. Старики осеняли ее крестами, целовали в лоб, прикасались губами к ее рукам, прося милостивую графиню принять их посильную помощь, рассказывали, как плакали над ее обращением. Другие приезжали на рысаках, богато одетые, сытые, и передавали в конвертах большие суммы. Барыни привозили узлы с одеждой. Из‑за границы поступали большие и малые пожертвования, например, ее посетили янки из Филадельфии и передали чек на семь тысяч рублей, собранных в Америке для голодающих в России. Они сказали ей, что для них высшим счастьем была возможность пожать руку графу Толстому. Дети собирали по копейкам, чтобы отдать свои сбережения Софье. Люди постоянно благодарили ее и семью за великий подвиг, за бескорыстное служение народу. Приходили пожертвования со всех уголков России: от крестьян из Курской губернии, рыбаков — старообрядцев из Архангельска, землемеров из Киева, пенсионеров из Бессарабии. Даже министр внутренних дел Дурново хотел принять участие в акции, но при условии, что Софья лично его об этом попросит. Однажды она получила бриллиантовое колье от анонимного дарителя и, недолго думая, продала его за полторы тысячи рублей, которые пополнили фонд для голодающих. Туда же пошел и гонорар от спектаклей, полученный ею без всяких формальностей, что в иных условиях было бы невозможно. Софья полностью отдавалась благотворительной деятельности. Порой она получала по почте в день до ста конвертов с деньгами и отвечала на все письма. Все делала одна, только иногда ей помогала Вера Северцева. За десять дней Софья собрала девять тысяч рублей, купила хлеба на три тысячи, а еще сто пудов гороха. Было много даров, только одного чая собралось больше двухсот пачек. Она подключила к этому важному делу многих, откликнувшихся на ее предложение об участии. Люди стали пересылать кто десять, кто двадцать фунтов сахара, а Савва Морозов передал 1500 аршин бумажной материи. На втором этаже их московского дома, в зале, она организовала что‑то вроде ателье, в котором вместе с экономкой Дуняшей, няней и англичанкой — гувернанткой целыми днями кроила и шила рубашки и простыни для тифозных больных Самарской губернии. Однажды ей передали извещение о посылке из Петербурга от купца Усова, в которой оказалось двадцать пудов вермишели, что было лакомством для голодающих. Муж был очень доволен, хвалил Софью за помощь и, в свою очередь, писал ей о своих и дочерних успехах в деле помощи голодающим. Лёвочка с дочерьми в деревнях открывали столовые, устраивали пекарни, пекли хлеб из разных суррогатов. Самым лучшим был признан хлеб, испеченный на основе картофельного жмыха. Он обходился в 78 копеек за пуд. Пекли хлеб и с льняным жмыхом, стоившим по две копейки за пуд.
Тем временем из жизни уходили близкие семье люди. Следом за Дьяковым этот мир покинул Иван Иванович Раевский, хозяин Бегичевки. На Плющихе умирал Фет, и Софья не раз проведывала его. Умирал он мучительно, дышал кислородом из какого‑то мешка. Но дух его по — прежнему оставался бодрым. Фет вспоминал «Смерть Ивана Ильича», как здоровый мужик сидел с умирающим барином, держал ему ноги, и тому было легче… Кто такую вещь написал, тот не просто человек, а громадина, говорил он ей. Перечитывал «Войну и мир», уже не осуждая умирающего князя Андрея за то, что он так сурово отнесся к Наташе. Как верно! Когда человек умирает, то и любовь его умирает.
Однажды у постели умирающего Фета Софья застала сконфуженного сотрудника «Московских ведомостей», в которых была затеяна очень некрасивая история по обвинению Льва Толстого в «революционном заговоре». Это стало толчком к началу травли мужа со стороны правительства и Синода. Победоносцев сообщил государю, что Толстой написал «безумную» статью с политической подкладкой, чтобы мутить народу головы своими фантазиями. Софья была в ужасе, узнав, что в «Московских ведомостях» представили мужа революционером, якобы призывавшим народ к свержению существующего строя. Пошли разговоры о необходимости изолировать Лёвочку, заключив его в Суздальский монастырь или сослав в Сибирь. Начались аресты единомышленников Толстого, «антихристовых людей». Софья собралась написать гневное письмо министру внутренних дел о злонамеренных и лживых проделках редакции газеты. Эта история стоила ей многих бессонных ночей. Между тем уже поступил приказ из Главного управления по делам печати о запрете статей мужа. Софья поняла, что нужна статья о работе на голоде, написанная эмоционально, с большим чувством, как Лёвочка умел прежде, но только без тенденциозного задора, и что опубликовать эту статью под именем Татьяны Толстой. Деятельность мужа теперь была под контролем, в Бегичевку прибыл исправник с проверкой, приехали два священника, командированные архиереем.
В Петербурге не на шутку взволновалась Александрин Толстая. Узнав об опасности, которой мог подвергнуться Лев Николаевич, она употребила все свое влияние при дворе, чтобы отвести от него беду. Она попросила аудиенции у государя, но он сам пришел к ней. Александра Андреевна рассказала ему о подготовленном в правительстве решении заточить самого гениального человека России в монастырь или выслать его за границу. Поняв, в чем дело, государь распорядился оставить Толстого в покое.
Софья тоже не сидела сложа руки. Узнав о невиданной популярности номеров «Московских ведомостей», где порочили имя ее мужа (за один номер предлагали до 25 рублей), она обратилась к великому князю Сергею Александровичу с просьбой, чтобы в той же газете появилось опровержение. Князь ответил, что будет лучше, если это сделает сам Лев Николаевич. Муж просил Софью не волноваться из‑за глупых и пустых толков в «Московских ведомостях». Тем не менее он все‑таки написал опровержение, просил только об одном, чтобы она ничего не исправляла и не приписывала от себя. А сам в это время продолжал открывать десятки столовых разных типов, в том числе детских, а через ранее открытые уже прошло более пятидесяти тысяч человек. Лёвочка давал крестьянам работу, они плели лапти, шили одежду из холста, заготавливали сено. Сам муж раздавал дрова, лен, лыко для работы, семена и картофель для посадок. Американцы на его призыв о помощи прислали два вагона муки.
Осенью 1892 года Лёвочка передал все полномочия Бирюкову. Тучи, сгустившиеся было над головой мужа, рассеялись. Общая работа на голоде сблизила его и жену, а еще больше их сблизил маленький Ванечка, от которого оба они не могли оторвать глаз. Он был так похож на папа и мог бы продолжить в будущем его дело.
