И он вперил взгляд в дона Микелетто. Валенсиец даже не пошевелился, оставаясь сидеть на своем стуле, но глаза его метали молнии. Он уже открыл было рот, но Борджиа опередил его.
– У нас нет другой кандидатуры, дон Жоан, – сказал он медленно, с приятной улыбкой, совершенно ему не свойственной. – И именно потому, что вы ненавидите инквизиторов, вам должна быть очень приятна эта изящная издевка, которой мы их подвергнем. Выслушайте нас. И если вы сделаете это, все мы отнесемся к вам с благодарностью.
Жоан колебался несколько мгновений, но понял, что не сможет отказать папскому сыну в его вежливой просьбе. Он посмотрел на Никколо: его обычная ироничная улыбка куда-то пропала и он взирал на него с очень серьезным выражением лица. Жоан знал, что его импульсивный характер часто становился причиной проблем, и решил подчиниться. Цезарь поблагодарил его удовлетворенным кивком, прежде чем возобновил свою речь.
– У вас есть все, чтобы обмануть их. Вы выросли в монастыре и поэтому знаете, как живут и действуют монахи.
– Я всего лишь несколько лет жил в монастыре, и это были монахи ордена Гроба Господня, а не доминиканцы.
– Вы говорите и читаете на латыни, как образованный монах, – продолжил папский сын, не обратив внимания на слова Жоана. – И видели с очень близкого расстояния, как действует инквизиция.
– Но мне не удастся обмануть монаха-доминиканца, выдавая себя за одного из них.
– Вы сможете сделать это, Жоан, – уверенно заявил Борджиа. – Потому что мы отдадим в ваше распоряжение все, чем располагает Ватикан, и потому что вы единственный, кто объединяет в себе все эти качества.
– И потому что мы нуждаемся в этом, – сказал Микель, который говорил сейчас тем же мягким и убедительным тоном, что и его господин. – Непрерывные атаки Савонаролы на Папу и его поддержка Франции ослабляют власть понтифика, а с ним и всех тех, кто его окружает. Твоих друзей. Ты не можешь нас оставить.
Жоан прекрасно знал, что не может оставить их по многим причинам. Первая заключалась в том, что он чувствовал себя в долгу перед Микелем и каталонцами, а последняя – в том, что они никогда не простили бы ему предательства. Ко всему этому присовокуплялась просьба Никколо и вежливый совет Иннико д’Авалоса. Жоан понял, что сопротивление – это детский каприз и что во благо его самого и его семьи ему следовало вести себя соответственно.
– Вам хорошо знакома история моей жизни, Микель, – сказал он, обращаясь к валенсийцу в том же примирительном тоне. Он хотел загладить неудовольствие, которое мог вызвать, поскольку возразил ему в присутствии папского сына. – И вы поймете то отторжение, которое я чувствую в отношении инквизиции. Я уверен в том, что вы разработали прекрасный план, но сомневаюсь в своей способности воплотить его в жизнь. Вы прекрасно знаете неприязнь, испытываемую мною к инквизиторам, но также прекрасно знаете и то, что я выполню свои обязательства по отношению к клану. Даже в том случае, если эти обязательства заставят меня сделать такое неприятное для меня дело, как это. Прошу вас правильно понять мою реакцию.
Жоан не смог скрыть удивления, когда увидел на суровом лице валенсийца выражение растроганности. Глаза Микеля увлажнились, и он протянул руку, положив ее на плечо Жоану. Жоан почувствовал крепкое ободряющее пожатие – это было странное ощущение силы, которая передавалась через дружеское прикосновение.
– Я хорошо тебя знаю, Жоан, – сказал Микель. – И знаю твое отношение к инквизиторам. Но уменя нет и малейшего сомнения в том, что именно ты идеально подходишь для этой миссии и что выполнишь ее с честью.
Возвращаясь из Ватикана, Жоан шел в задумчивости, в то время как Никколо был одновременно излишне разговорчив, но и осмотрителен в своих комментариях.
– Думаю, что они разработали хороший план, – говорил он. – Моя роль помощника будет менее рискованной, чем ваша, но вы всегда можете рассчитывать на меня. Я постоянно буду рядом и не оставлю вас.
Анна не скрывала беспокойства, когда Жоан, уединившись с ней в тишине их комнаты, рассказал детали встречи.
– Если со мной что-либо произойдет, Микель Корелья и каталонцы позаботятся о вас и об остальных членах семьи, – сказал он ей. – Я ни на минуту в этом не сомневаюсь.
– Мне страшно за вас.
– Решение уже принято. – Жоан ласково обнял ее за плечи и заглянул в глаза, пытаясь улыбнуться. – Пути назад нет, – мягко произнес он. – Я вернусь живым и здоровым, не бойтесь за меня.
Анна понимала, что ничего уже не изменить, и решила сделать над собой усилие – постараться не сосредоточиваться на серьезности ситуации, а проявить мужество. Она любила мужа и не хотела добавлять ему проблем своим поведением, но страх обуял ее снова. Страх, что это авантюра приведет к гибели супруга, а она так и не сделет того, чего желает больше всего в жизни, – не подарит ему ребенка. Она взяла себя в руки и, пытаясь разрядить ситуацию, пошутила:
– Уверена, что вы превратитесь в настоящего монаха. А я буду молиться за то, чтобы все было хорошо.
Он посмотрел на нее удивленно и увидел, что грусть на лице Анны сменилась весельем, а потом она даже хихикнула.
– В чем дело? – спросил Жоан.
– Да ведь вам же выстригут тонзуру!
– Мне обреют верхнюю часть головы? – Жоан совсем не подумал об этой детали.
Бритье наголо было унизительным и применялось к каторжникам и преступникам. Именно в этом и заключалась мистическая подоплека тонзуры священнослужителей. Как той, которая была у Папы. Это было воплощением смирения перед Господом. Тем не менее Жоану это совершенно не понравилось. Анна мгновенно догадалась, о чем он подумал, и весело рассмеялась.
– Никогда мне не приходилось заниматься любовью с монахом, и я дождаться не могу, когда же вас обреют, – сказала она, увлекая его в постель. – Так хочется приголубить вашу лысину.
Жоан дал себя увлечь, изумленный тем, каким образом это событие начинало превращаться в нечто забавное. Его супруга не вела себя так игриво с момента трагического изнасилования, и ее поведение стало для Жоана той чарующей новизной, которую он не собирался упускать, а потому полностью отрешился от своих печалей.
Однако и в этот момент Анна не допустила ничего, кроме ласк и приятных нежностей. Ее страсть резко утихла в определенный момент. Она ускользнула от Жоана, нежно поцеловав его, и вскоре уснула. Или сделала вид, что спит. Жоан лежал без сна в волнении. Он чувствовал, что еще чуть-чуть, и эта невидимая стена, что возникла между ними и не давала страсти охватить их полностью, будет разрушена; что еще немного – и все будет хорошо, как и прежде. Тысяча и одна мысль роились в его сознании, но в конце концов он всегда останавливался на одной. Жоан встал с постели, чтобы записать: «Смерть будет идти рядом со мной в этом путешествии. Господи, не дай мне погибнуть, прежде чем Анна подарит мне сына».
42
– У тебя есть неделя, прежде чем ты превратишься в благочестивого монаха-доминиканца, – вспоминал Жоан слова Микеля на следующий день, когда пришел навестить валенсийца в Ватикане по его же просьбе. – И, кроме всего прочего, в инквизитора.
