– Неделя? Да вы с ума сошли! – воскликнул Жоан. – Я должен многому научиться, ведь послушники годами живут в монастыре, прежде чем стать монахами. Такие набожные монахи, как Савонарола и его приспешники, мгновенно поймают на малейшей детали, которая выдаст меня с потрохами.
– Придется пойти на риск, – спокойно ответил капитан ватиканских гвардейцев. – Но мы снизим его до минимума. Пойдем со мной.
Он провел его к зданиям, находившимся у реки.
– Здесь живут монахи, которые прибывают с визитом в Ватикан и не останавливаются в монастырях своего ордена в Риме, – объяснил Микель, пропуская его вперед. – С этого момента ты – монах, находящийся проездом в Риме.
Они вошли в один из домов и, пройдя по коридору, оказались во дворике. Когда они пересекли его и вошли в следующее помещение, Жоан тут же распознал цирюльню. Микель попросил ожидавшего там человека привести волосы Жоана в такой вид, чтобы он не отличался от монаха-доминиканца.
– Это настоящий специалист, – сказал он книготорговцу успокаивающим тоном. – Он все сделает, как надо.
– Но что за спешка? Мы могли бы подождать, пока…
– Я уже сказал тебе, что с этого момента ты – монах. Чем раньше ты свыкнешься с этой мыслью и войдешь в роль, тем лучше.
– Подождите, Микель. Я хочу провести ночь с Анной и не могу появиться в лавке с тонзурой.
– Никаких женщин, Жоан, – ответил валенсиец со всей серьезностью. – Я пошлю сообщение твоей супруге о том, что ты остаешься здесь. Ты должен превратиться в монаха немедленно.
– Но…
– Никаких «но». Ватиканская гвардия не выпустит тебя.
Жоан понял, что сопротивляться сейчас бесполезно: дон Микелетто силой удержит его. Он обреченно махнул рукой и уселся в кресло, которое указал ему цирюльник. Увидев, как падают на пол пряди его волос, он почувствовал дикое отчаяние. Эта процедура напомнила ему то унижение, через которое он прошел, когда его наголо остригли, прежде чем направить гребцом-каторжником на галеру адмирала Виламари. И хотя обстоятельства были совсем другими, все происходившее сейчас снова воспринималось им как унижение. Он потерял свободу. И кроме того, он всей душой желал провести как можно больше ночей вместе с Анной до того, как наступит, если все получится, долгая разлука.
Он сидел в унылом расположении духа, ему было холодно, и он ощущал мелкие порезы на коже головы по мере того, как сбривали волосы с верхней ее части. Когда цирюльник, не позволявший ему лицезреть свое отражение во время стрижки, отошел в сторону, Жоан увидел, что в помещении находится монах. Ему было около сорока лет, он был одет в черно-белые одежды доминиканцев, а на его непокрытой голове была хорошо видна тонзура, от которой спереди из‑за залысин оставался лишь клочок светлых волос надо лбом. Глаза у него были голубые, а щеки, круглые и розовые, свидетельствовали о том, что он нечасто постился.
Рядом с ним стоял Микель Корелья.
– Это брат Рамон де Мур, – пояснил валенсиец, обращаясь к монаху и указывая на Жоана, – из монастыря Святой Катерины в Барселоне.
Жоан изумился, поняв, что речь идет о нем, и почувствовал себя неловко, будучи представленным совершенно другим человеком. Микель Корелья слишком уж гнал лошадей.
– Рамон, – продолжил капитан ватиканских гвардейцев, повернувшись к Жоану, – это член твоего доминиканского ордена, брат Пьеро Маттео из Рима. Будь все время рядом с ним до твоего отъезда во Флоренцию. Вы вместе будете соблюдать распорядок дня в доминиканском монастыре, читать молитвы, соответствующие каждой из служб, а брат Пьеро объяснит тебе все, что окажется необходимым. Он знаком с монастырем Святого Марка во Флоренции, а также с Савонаролой и его монахами. Но он, как ты вскоре сам поймешь, не является одним из этих безумных фанатиков. Он заслуживает полного доверия.
– Да благословит вас Господь, – промолвил монах, склонив голову в знак приветствия.
– И вас, – ответил Жоан с осторожностью.
Когда цирюльник, довольный своей работой, отступил в сторону, Жоан прикоснулся к голове, пытаясь понять, как он сейчас выглядит. Он понял, что пряди волос приняли форму короны; голове было холодно от появившейся большой лысины, и он испытывал сильное неудовольствие и смятение.
– Замечательно выглядишь, – сказал ему Микель с веселой улыбкой. – А сейчас разденься и облачись вот в это.
Он передал ему одеяние из грубой шерсти, и Жоан понял, что это и есть одежда монаха-доминиканца. Как только валенсиец увидел его обнаженным, то тут же, даже не дав времени одеться, забрал его одежду, шпагу и кинжал и сказал:
– Все это я сохраню до твоего возвращения из Флоренции. Брат Пьеро хорошо знает, что надо делать, слушайся его. Мы увидимся через несколько дней. Прощайте, брат Рамон. – И вышел за дверь, унося с собой вещи Жоана.
Жоан хотел последовать за ним, но остановился в дверях цирюльни, вспомнив о своей наготе.
– Подождите! – крикнул он.
Но ватиканский капитан быстрым шагом удалялся, не оборачиваясь, и вскоре скрылся в другом конце дворика.
Книготорговец повернулся и увидел цирюльника и монаха, которые в молчании смотрели на него. Брат Пьеро незаметным кивком указал ему на монашеское облачение, которое держал в руках. Не сказав ни слова, Жоан оделся. К горлу подкатил комок. Вдруг оказалось, что его лишили всего: Анны, по которой он уже отчаянно тосковал, матери, сестры, детей, книжной лавки, друзей… Абсолютно всего. Он лишился того, что до этого момента было его жизнью, и даже не имел ни малейшей уверенности в том, что утраченное им когда-нибудь возвратится. Вполне вероятно, что он погибнет в этой безрассудной попытке лишить безумца книги, написанной другим безумцем. И никогда уже больше не увидит свою семью.
Он надел монашеские одежды, скапулярий, обул сандалии, затянул веревку вокруг талии и только тут увидел, что Микель оставил для него поверх черного одеяния монаха-доминиканца какую-то странную вещь, которая походила на пояс из грубой кожи со щетиной с одной стороны. Жоан вопросительно посмотрел на доминиканца, и тот ответил:
– Это власяница, брат Рамон.
Жоан прекрасно знал, что такое власяница, но никогда не видел ее у монахов монастыря Святой Анны, в котором жил в детстве. Доминиканец посмотрел на выражение его лица и, отдавая себе отчет в том, что цирюльник слышит каждое их слово, предложил:
– Пойдемте в вашу келью, брат Рамон. Там я объясню вам все, что вы хотели бы узнать.
Келья была каморкой с беленными известью стенами в пять шагов в длину и четыре в ширину; из мебели там были лишь убогая постель, стол, стул и полка, на которой стоял кувшин с водой. Жоан оглядел последний попавший в поле его зрения предмет так, как будто это была роскошь: масляная лампада. В келью можно было попасть из коридора, в ней также было окошко, выходившее во внутренний дворик. Монах показал ему на стул, а сам уселся на тюфяк.
– Моя миссия, – сказал он, – заключается в том, чтобы сделать из вас настоящего монаха-доминиканца и чтобы Савонарола не заподозрил подвоха. Мы превратили вас в Рамона де Мура, монаха доминиканского монастыря Святой Катерины в Барселоне, который немного старше вас и существует на самом деле.
