– У меня до сих пор бардак в голове, – шепчу я.
Карл молчит и напряженно вглядывается в даль. Я вымученно улыбаюсь, потом говорю наигранно веселым тоном:
– Но зато теперь у меня будет время со всем разобраться. Бренда поправится, я в этом уверена.
Он не отвечает. Встает, берет мою тарелку и несет ее в кухню, чтобы там положить в мойку. Я вскакиваю.
– Дай мне десять минут! Я приму душ, и мы поедем вместе.
– Ты не обязана…
– Я хочу поехать с тобой! – не уступаю я.
Обмен взглядами кажется бесконечным. Наконец Карл кивает. Я бегу в ванную, встаю под теплый душ, потом быстро одеваюсь. Решено – я напишу это письмо, даже если на это уйдет вся ночь. Да, вспоминать об этом больно, но придется потерпеть. Бренда должна знать правду.
Кажется, ночи не будет конца. Я исписываю листок за листком, пока Карл дремлет в маленьком кресле в другом конце палаты. Бренда спокойно спит. Прислушиваясь к ее дыханию, я подбираю слова, чтобы объяснить, что именно творилось в моей душе после того, как прервалась моя беременность. И беззвучно пла́чу, потому что не хочу никого разбудить.
О наших с Карлом отношениях я рассказывать боюсь, поэтому много пишу о чувстве вины и о своих сомнениях. Может, Алекс не желал этого ребенка, может, он решил, что я не смогу в одиночку о нем позаботиться или просто не заслуживаю его? И вполне вероятно, он был прав.
Я стараюсь пояснить, почему в больнице отказывалась с кем-либо видеться: боль утраты была слишком острой, и я не хотела делиться ею. Мысль о том, что придется смотреть Бренде и Карлу в глаза, приводила меня в ужас. Я не смогла сохранить малышку, убила их последнюю надежду на то, что частичка Алекса будет жить. Сама я до сих пор живу с ощущением, будто это – моя вина. Наверное, было бы лучше, если бы я умерла вместо ребенка. У нашей дочки была бы семья, большая и дружная. И я уверена, что Бренда позаботилась бы о внучке. Причем, возможно, даже лучше, чем я. Ну почему я не смогла умереть вместо ребенка?
Я часто всхлипываю и вытираю глаза каждый раз, когда слезы капают на бумагу. Дыхание Бренды учащается, и я настороженно прислушиваюсь. Но это всего лишь потому, что она просыпается… В палате темно, и свет единственной настольной лампы направлен на мой блокнот. Бренда медленно поворачивает голову, смотрит на меня, улыбается, потом шепчет:
– Ты до сих пор тут?
– И никуда не уйду.
– А почему плачешь?
– Просто так.
Ее взгляд останавливается на блокноте, который я держу в руках.
– Ты пишешь мне письмо?
– Да, но до конца еще очень далеко. Оказывается, я так много хочу вам сказать…
– Много приятного, надеюсь?
Я не знаю, что на это ответить, поэтому пожимаю плечами и упираюсь взглядом в исписанную страницу. Приятные моменты я тоже упоминаю, но как быть со всем остальным? Я не уверена, что Бренде в ее состоянии сто́ит это читать…
– Я отдам вам письмо, когда вы вернетесь из больницы домой, о’кей?
Она улыбается, кивает и тянется, чтобы меня погладить.
– Ты надолго приехала?
Я придвигаю стул поближе к кровати, беру Бренду за руку.
– Я буду с вами, пока нужна вам.
– А вдруг это надолго? – спрашивает она и еле слышно смеется.
Приходится погрозить ей пальцем.
– Только не притворяться!
– Договорились! Обещаю, что притворяться больной я не стану.
Взгляд Бренды падает на спящего сына, и она тяжело вздыхает.
– Карл очень горевал, когда ты потеряла малыша. Он рассказывал тебе об этом?
– Нет, мы почти не говорили. Сейчас для всех нас главное – чтобы вы поправились, Бренда.
Она переводит взгляд на меня и шепчет:
– Шарлотта, а ты? Тебе стало легче?
– Да, я почти в порядке. Я долго не могла прийти в себя, но… Я как будто снова похоронила Алекса. И мне пришлось многое изменить в своей жизни.
– Я была бы рада поддержать тебя во всем! Почему ты отвергла нашу помощь?
– Простите! Просто… мне было слишком плохо.
Поглаживая пальцы Бренды и запинаясь от волнения, я говорю:
– Жан сказал, это вы наняли для меня медсестру. И… я привезла с собой все чеки. Я хочу вернуть то, что задолжала.
– Нам не нужны эти деньги, Шарлотта!
– Они предназначались ребенку, а не мне. Я не могу оставить их себе, Бренда. Это было бы неправильно. Вы знаете, что я продала квартиру? И отдала Жану свою часть в «Motorama». Думаю, Алекс согласился бы со мной. Я все равно понятия не имею, что мне со всем этим делать. Я не разбираюсь ни в бизнесе, ни в мотоциклах…
Бренда слушает не перебивая, но по выражению ее лица я понимаю, что это для нее – новость. Решение насчет магазина я приняла недавно, и Жан, наверное, просто не успел им об этом рассказать.
– Бренда, я уверена, мне станет намного легче, если я возмещу ваши расходы. Но пока не знаю, как и когда… Я еще не нашла работу, но… чувствую, что должна это сделать!
– Шарлотта, не надо!
Я вижу, как глаза Бренды наполняются слезами. Я наклоняюсь и ободряюще ей улыбаюсь.
– Это нужно в первую очередь мне самой! У меня есть все необходимое. Я поживу пока у Жана, найду работу. Думаю, Алекс одобрил бы мое решение…
– Нет! Шарлотта, Алекс хотел бы, чтобы ты была счастлива!
Улыбка застывает у меня на губах, и я не могу сдержать слезы. Нет, Алекс не желал мне счастья! Конечно, нет! Он знает, как я с ним обошлась, и забрал у меня ребенка!
Я начинаю твердить, что мне не нужны эти деньги, что это ничего не изменит в наших с ней отношениях и она должна их принять, потому что в противном случае я не смогу жить спокойно.
– Мама, не надо! Я сам все улажу.
Я вздрагиваю, когда раздается голос Карла. Смотрю на него, а он заявляет безапелляционным тоном:
– Деньги Алекса останутся у тебя, Шарлотта. А чеки можешь порвать. Ты все равно не предъявляла их к оплате.
Я молча вытираю слезы. Ну как они не понимают, что я не могу взять эти деньги себе? Алекс наверняка до сих пор на меня злится! Я мотаю головой, но Карл успевает высказаться прежде, чем я открываю рот:
– Поговорим об этом позже. Ты расстраиваешь маму.
Я снова смотрю на Бренду, изображаю на лице улыбку и говорю:
– Да, конечно. Это может подождать.
Я целую ее руку и прижимаюсь к ней щекой, пока Бренда наконец не успокаивается. И все время твержу, что все это не важно, и она соглашается, кивает.
Карл прав. Мы с ним поговорим об этом позже, наедине. Он наверняка поймет, почему я так хочу избавиться от этих денег. А пока единственное, что имеет значение, – это здоровье Бренды, чтобы она поскорее выбралась из этой проклятой больницы!
