Тютрюмов: Как раз в Рождество.
Огниевич: И что дальше?
Тютрюмов: Жил.
Огниевич: Как долго, позвольте полюбопытствовать?
Тютрюмов: С полгода. До самого лета.
Огниевич: А занимались чем?
Тютрюмов: Читал. Готовился опять поступать в университет.
Огниевич: Странный ваш рассказ об экспроприациях.
Тютрюмов: Чем?
Огниевич: Хотя бы тем, что вы так охотно сознаетесь в многочисленных пустяшных экспроприациях.
Тютрюмов: Что странного. Хочется облегчить душу. Не хочется всю жизнь носить в себе эту тяжесть.
Огниевич: А может, все‑таки другое? А? Попытаться таким вот способом открещиваться, не сознаваться в крупном преступлении, где вы были организатором и играли главную роль?
Тютрюмов: Опять вы об этих «Номерах»?
Огниевич: Предположим, и о них.
Тютрюмов: Я сказал истинную правду: к взрыву и ограблению в гостинице «Боярские номера» я не причастен. Уехал под Рождество в Пермь к родным…
Огниевич: Достаточно вашей правды. Я вам сейчас скажу. После «Боярских номеров» последовало еще более тяжкое преступление. В следующую ночь, на 29 декабря, вас выследили на конспиративной квартире на Малой Охтинской, и вы, стреляя из двух маузеров, убили исправника и пристава и ранили трех рядовых полицейских чинов, прорвались сквозь оцепление, бежали из Петербурга в Уфу к друзьям. В частности, к известному боевику Мячину‑Яковлеву, который скрывается ныне за границей.
Тютрюмов: Это просто оговор.
Огниевич: Подождите возмущаться, это только начало. Не знаю, что вы там делали в обществе Мячина, но пробыли в Уфе не далее как до половины февраля, а потом уехали на Тамбовщину. Там отметились. Вот. Из газеты: «24 февраля ночью в Кирсановском уезде ограблен на 4 тыс. рублей сборщик Крестьянского банка. 25 февраля полицией под руководством исправника грабители разысканы в селе Кипеце в доме одного дворянина. Они оказали вооруженное сопротивление. Среди злоумышленников оказались известные боевики‑социалисты Глотов и Киселев, бежавшие из тюрьмы Михийловской станицы. В перестрелке Глотов убит, Киселев смертельно ранен, третьему, Хрулеву, удалось уйти. В перестрелке грабители осыпали чинов полиции градом пуль, но, однако, никого не ранили. Из ограбленных денег пока ничего не найдено. Очевидно, они все были при грабителе Хрулеве, розыск которого сейчас ведется». Видите, какой случай.
Тютрюмов: Какое отношение это имеет ко мне?
Огниевич: Не улавливаете?
Тютрюмов: Абсолютно нет.
Огниевич: Ладно. А вот скажите, 26 мая 1907 года в 4 часа пополудни в сквере Козий загон против гостиницы Шайдурова были убиты из револьвера жена и дочка почтового служащего Неболюбова. С ними был молодой человек. Они все трое остановились у береговой кручи и разговаривали о чем‑то. Молодой человек обратил внимание матери и дочки Неболюбовых на что‑то. Они обернулись в сторону Камы – и тут молодой человек выстрелил в них. Быстро и хладнокровно сбросил обеих с кручи и зашагал прочь из сквера. По описанию очень похожий на вас молодой человек.
Тютрюмов: Вы так все преступления, какие только есть в мире, мне припишете.
Огниевич: Нет. Исключительно ваши. И это я вам пока не приписываю. За недоказанностью. Однако, говорят, вы были очень влюблены в дочку Неболюбова, а она в вас – увы нет. И однажды, говорят, публично залепила пощечину.
Тютрюмов: Выдумки.
Огниевич: И шрам у вас на левом плече – выдумки?
Тютрюмов: А при чем здесь шрам? Он с детства.
Огниевич: Нет. Это тоже след вашего хождения, с позволения сказать, в революцию. В Висимском заводе вы обложили данью в тысячу рублей в месяц управляющего. И когда он отказался платить, бросили в окно его дома восьмифунтовую меленитовую бомбу. Она не разорвалась при падении. Управляющий выбросил бомбу обратно на улицу. Напарника вашего, Колокольникова, разнесло в клочья, а вам повезло – остался этот вот только след.
Тютрюмов: Ерунда, шрам с детства.
Огниевич: Вы так говорите, будто ничего нельзя проверить. Ни где живут ваши родители, сестра; нельзя предъявить вас вашим же товарищам.
Тютрюмов: Предъявляйте, проверяйте.
Огниевич: А мы проверили. Все тщательно проверили. И слушайте дальше о себе. После того – я уже об этом говорил – были подготовка и участие в вооруженном ограблении на станции Миасс. Вы были тогда еще не Тютрюмовым – Хрулевым Иваном Афанасьевичем или, как вас еще называли, Алешей Маленьким. Потом вы уехали в Сибирь, в Томск. Работали нелегально по организации побегов политссыльных из Нарымского края. Однако почувствовали опасность – и скрылись за границей. А паспорт вы купили в Томске, у сына учительницы рисовальных классов гимназии студента Технологического института Тютрюмова Степана Павловича. За 125 рублей. За границей некоторое время вы жили – еще под своим именем – у известного литератора‑социалиста Максима Пешкова. На острове Капри. С позволения сказать, учились. Затем возвратились в Россию. Появились в Киеве как раз накануне приезда туда государя императора. В Киеве вы жили то под настоящей фамилией, то становились Тютрюмовым. Вас там скоро засекли, и вы опять предпочли убраться за границу. На полтора года.
Тютрюмов: Все это неправда…
Огниевич: Да уж помолчите… Вы, господин Тютрюмов‑Хрулев, столько натворили, что, мне кажется, всего лишь повесить вас было бы в высшей мере несправедливо. А потом, после того как помиловали всех ваших друзей по налету на станцию Миасс, честное слово, нет желания передавать вас суду. Будете работать на нас.
Тютрюмов: Не буду. Никогда.
Огниевич: Будете. Сейчас подпишете вот эту бумагу и будете работать. Иль я вас сдам вашим же товарищам. Лучше моего знаете, что они с вами сделают, когда им станет известно, сколько денег вы не сдали в партийную кассу, присвоили.
Тютрюмов: Боевых организаций больше нет. Нигде в России. Распущены.
Огниевич: Ничего. У ваших товарищей отличная память на отступничество. Я вот еще вам процитирую. Из одной листовочки. На смерть революционера Кузнецова:
Не нужно ни песен, ни слез мертвецам,
Воздайте им лучший почет , –
Шагайте бесстрашно по мертвым телам,
