— Привет, Сис, — сказала она, вставая. — Наряд у тебя — полная фантастика.
Трещина в их отношениях, появившаяся после напечатанного Клэр интервью, некоторое время назад затянулась, во всяком случае, внешне. Но что-то прохладное и манерное в том, как они сейчас целовали друг дружку в обе щеки, все же присутствовало. Бенжамена Сисили целовать не стала, просто сказала ему: «Давай посидим где-нибудь вдвоем».
— Это не выглядело слишком грубым? — спросила Сисили, когда они подыскали себе место у окна. (Чем хороша была «Лоза», так это большими венецианскими окнами. Другое дело, что выходили они на гостиничную парковку и забитый машинами транспортный туннель, именуемый, невесть почему, «Райским местом».)
— Не думаю, — ответил Бенжамен, которого это нисколько не заботило. Ради волнующей близости к ней он спустил бы в сточную канаву любые хорошие манеры. — По-моему, у них с Дугом что-то такое завязывается.
— Видишь ли, после того что Клэр обо мне написала, мне трудно с ней разговаривать. Все время кажется, что она меня предала. Ты-то сам понимаешь ее, хоть немного?
Бенжамен пожал плечами. Как обычно, он боялся показаться Сисили молчуном, и, как обычно, боязнь эта лишала его дара речи.
— Люди так… непроницаемы, так загадочны, — задумчиво произнесла она. — Впрочем, это в них и привлекает, правда? Тебя-то уж точно должно привлекать, как писателя.
— Да, наверное, — отозвался Бенжамен. Он имел неосторожность сказать Сисили, что пишет роман, и теперь она зачислила его в проницательные исследователи человеческой природы. А он считал себя обязанным поддерживать эту иллюзию — ради нее. — Сложности социального поведения, э-э… тонкие нюансы характера, все это… (какого хера я несу?) Ну, меня все это действительно увлекает.
— Знаешь, меня иногда пугает, — улыбаясь, сказала Сисили, — мысль о том, как внимательно ты приглядываешься ко всему, что я говорю и делаю. Ты потом все записываешь?
— Нет необходимости, — ответил, серьезно и искренне, Бенжамен. — Я и так все помню.
— Надеюсь, меня ты в свою книгу не вставишь. Уверена, портрет получился бы чрезвычайно нелестный. Взбалмошная эгоистка, целиком и полностью занятая собой и нисколько не интересующаяся окружающим миром.
Всякий раз, как Бенжамен виделся с ней (а сегодняшняя их встреча в «Лозе» была четвертой), он испытывал боль от того, что Сисили заводила именно такой разговор, вот от этого ее бесконечного, строгого самоуничижения.
— Ты и вправду видишь себя такой? — спросил он.
— Это ты заставляешь меня видеть себя такой, — ответила Сисили, и при этом во взгляде ее и голосе ничего, кроме благодарности, не обозначилось.
— Я принесу тебе выпить, — пробормотал Бенжамен.
Переминаясь в очереди у стойки бара, он все покусывал губу и говорил себе, в который раз, что пришло время сказать правду: объяснить Сисили, раз и навсегда, насколько нелепа роль, которую она ему отвела, роль ее строжайшего критика, чуть ли не совести ее, между тем как на деле он пылко обожал все в ней, не задаваясь никакими вопросами. Лишь одна мысль и удерживала его — жуткое опасение, что, узнав о его подлинных чувствах, она утратит к нему интерес и не захочет с ним больше встречаться. Иными словами, Бенжамен оказался в абсурдном положении — получил возможность проводить сколько угодно времени в обществе женщины, перед которой преклоняется, но лишь при условии, что не скажет ей ни единого нежного слова, никогда не сделает комплимента, никогда не упомянет о том, что любит ее или хотя бы что его к ней влечет. Цена, которую ему приходилось платить за встречи с Сисили, сводилась к жизни во лжи.
Как бы там ни было, вернувшись с «Гиннессом» и «Кровавой Мери» к их столику, Бенжамен узнал, что по крайней мере это испытание очень скоро придет к концу.
— Знаешь, ты самый дорогой мне человек, — сказала она.
При этом из левой ее ноздри показалась крохотная сопелька, и Бенжамен в восторженном оцепенении смотрел, как Сисили рассеянно выковыривает ее изящным движением пальца, как вытирает палец платком. Господи, даже то, как она ковыряет в носу, наполняет его обожанием. Доведись ему сейчас выбирать между созерцанием ковыряющей в носу Сисили и неторопливым феллацио, которым ублажали бы его попеременно Брижит Бардо и Джулия Кристи, он знал бы, чему отдать предпочтение.
— Мы теперь всегда будем друзьями, — продолжала она. — И не просто обычными друзьями. В нашей дружбе есть что-то совсем особое. Некоторое… бесценное качество. А ведь с чего она началась! Господи!
Она откинула голову назад, рассмеялась, но Бенжамен веселья ее почему-то не разделил. Глухое предчувствие чего-то кошмарного овладело им. И он лишь слабо улыбнулся.
— Понимаешь, я всегда буду благодарна тебе за то, что ты для меня сделал. За то, что открыл мне глаза на меня саму. Большего и просить невозможно. И мне так нравились наши с тобой встречи. Приходить в этот паб, разговаривать друг с другом с такой прямотой, честностью.
— Тебе… нравились наши встречи? — переспросил Бенжамен. Сисили вопрошающе взглянула на него, и он объяснил: — Ты сказала «нравились». В прошедшем времени.
— Я знаю. — Она, чтобы не смотреть Бенжамену в глаза, уставилась в свой стаканчик. — Я больше не смогу бывать здесь с тобой, Бен. Прости.
В какой-то далекой галактике вдруг перегорел предохранитель, и Вселенная погрузилась во мрак.
— Почему? — услышал Бенжамен свой голос, прозвучавший за множество световых лет отсюда.
— Мой друг говорит, что ему это не нравится.
— Твой…
— Я начала встречаться с Джулианом. Джулианом Стаббсом. — Теперь она едва ли не роняла в свою выпивку слезы. — Я знаю, это закончится полным кошмаром. О, я ужасный, ужасный человек.
* * *
Для Клэр этот вечер завершился куда удачнее. Наградой за то, что она дружелюбно разговаривала с Дугом, стало приглашение выпить у него дома кофе. Оба были слегка навеселе, и Клэр позволила Дугу — на заднем сиденье 62-го автобуса, катившего, дребезжа, по Ликки-роуд, мимо ворот Лонгбриджской фабрики, — обнять ее за плечи. Она остановила его, лишь когда он принялся копошливо, но безошибочно подбираться к ее левой груди, однако, в общем и целом, приятно было сидеть здесь теплым весенним вечером, ничего почти не говоря да и не пытаясь завести разговор, — просто наблюдая за играющими впереди на сиденьях отблесками янтарного света, который лился из высоких уличных фонарей в автобус, неторопливо подбиравшийся к конечной своей остановке, все ближе и ближе подводя Клэр к следующей стадии ее поисков, может быть, даже к последней.
Когда они вошли в дом Дуга, мать его смотрела телевизор, а отец еще работал — аккуратные стопки документов лежали перед ним на обеденном столе, и сигарета, к которой он почти не притрагивался, дымилась в пепельнице. Родители, увидев, что сын пришел не один, встали. На какой-то страшный миг Клэр подумала, что Дуг назовет ее фамилию и Билл поймет, что она — младшая сестра Мириам, проникнется враждебностью, подозрениями, не пожелает с ней разговаривать. Но Дуг просто сказал: «Мам, пап — это Клэр», и Билл вернулся к работе, а Клэр с полчаса проболтала на кухне с Ирен и Дугом, а потом, уже уходя, заглянула в столовую и спросила у Билла, не согласится ли он дать ей интервью для школьного журнала, — идея, которая, судя по всему, его удивила, но и явно обрадовала, как удивила она и Дуга, обрадовав, впрочем, гораздо меньше. Но Клэр, прощаясь с ним в парадной, поцеловала его в губы, и это, похоже, все исправило.
