Джанин и Матильде
Ясной, иссиня-черной, звездной ночью года 2003-го в городе Берлине встретились с намерением пообедать двое молодых людей. Звали их Софи и Патрик.
До этого дня знакомы они не были. Софи приехала в Берлин с матерью, Патрик — с отцом. Мать Софи и отец Патрика когда-то, давным-давно, дружили, но совсем недолго. Отец Патрика был даже — короткое время — влюблен в мать Софи. Однако с тех пор, как они в последний раз обменялись хоть парой слов, прошло двадцать девять лет.
— Как ты думаешь, куда они отправились? — спросила Софи.
— По клубам, скорее всего. Поискать, где техно играют.
— Ты серьезно?
— Нет конечно. Папа ни в одном клубе отродясь не бывал. А последний купленный им альбом — «Баркли Джеймс Харвест».
— Как, как?
— Вот и я о том же.
Софи с Патриком наблюдали за появлением огромной, залитой светом, сооруженной из стекла и бетона нелепицы: нового Рейхстага. Выбранный ими ресторан, расположенный на самом верху телебашни на Александерплац, вращался гораздо быстрее, чем они ожидали. По-видимому, так оно и было задумано в 1960-х — дабы продемонстрировать превосходство восточногерманской технической мысли.
— Ну как твоя мама? — спросил Патрик. — Пришла в себя?
— А, ерунда это все. Мы с ней вернулись в отель, она полежала немного. Ей стало лучше. И уже через пару часов мы отправились по магазинам. Там я и получила эту юбку.
— Она тебе очень идет.
— В общем, я довольна, что все так вышло, — иначе твой папа ее бы и не узнал.
— Наверное.
— Тогда и мы бы здесь не сидели, правда? Наверное, это судьба. Или еще что.
В странном они оказались положении. Похоже, между их родителями вдруг возникла близость, даром что не виделись они уже многие годы. Они предавались воссоединению с чем-то вроде радостного облегчения, как будто встреча непонятным образом стерла прошедшие десятилетия, исцелила оставленную ими боль. В итоге и Софи с Патриком попали в тенета близости, пусть и другой, более неловкой. Они ведь сознавали, что ничего, кроме родительского прошлого, их не объединяет.
— Твой отец когда-нибудь рассказывает о школьных днях? — спросила Софи.
— Знаешь, странное дело. Никогда. Хотя мне кажется, в последнее время он часто их вспоминает. Вдруг стали появляться откуда-то люди, которых он тогда знал. Например, один мальчик, по имени…
— Гардинг?
— Да. Ты о нем слышала?
— Немного. А хотелось бы побольше.
— Так я тебе расскажу. И еще папа иногда упоминает твоего дядю. Твоего дядю Бенжамена.
— Ах да. Они же были друзьями, верно?
— Самыми близкими, по-моему.
— Ты знаешь, что они когда-то играли в одной группе?
— Нет, он никогда об этом не говорил. -А о журнале, который они издавали? — И о нем тоже.
— Я-то все это знаю от мамы. Она те дни помнит очень ясно.
— Почему? — Ну…
И Софи пустилась в объяснения. Не очень-то понятно ей было, с чего начать. Эпоха, о которой шла речь, представлялась им одним из темнейших закоулков истории.
Софи спросила Патрика:
— Ты когда-нибудь пытался представить, как все выглядело до твоего рождения?
— Ты это о чем? О чреве матери?
— Нет, о мире — каким он был до твоего появления в нем?
— Вообще-то не пытался. Просто не знал, с какого конца подступиться.
— Но ты же помнишь разные разности из детства? Джона Мейджора, к примеру, помнишь?
— Мутно.
— Ну еще бы, других воспоминаний он оставить и не мог. А как насчет миссис Тэтчер?
— Нет. Мне было всего… пять или шесть, когда она ушла в отставку. Слушай, а почему ты об этом спрашиваешь?
— Потому что нам придется заглянуть еще дальше. Гораздо дальше.
Софи примолкла, помрачнела.
— Знаешь, я могу рассказать эту историю, но ты можешь расстроиться. У нее нет конца. Она просто обрывается, и все. И чем все закончилось, я не знаю.
— А может, знаю я?
— И ты мне расскажешь, да?
— Конечно.
Они улыбнулись друг другу — коротко, впервые. Стрелы подъемных кранов расчерчивали небо, вечно меняющаяся строительная площадка, в которую обратился городской пейзаж Берлина, мельтешила за спиной Софи, и Патрик смотрел в ее лицо, на изящный подбородок, на длинные черные ресницы, и ощущал странное волнение, благодарность за то, что встретил ее, трепет любопытства к тому нежданному, что припасло для него будущее.
Софи налила в стакан пенистой минералки из темно-синей бутылки, сказала:
— Ну что же, за мной, Патрик. Отправимся назад. Назад во времени, назад и назад, к самому началу. В страну, которую ни ты, ни я, скорее всего, не узнали бы. В Британию 1973 года.
— Ты полагаешь, она и впрямь так уж отличалась от нынешней?
— Целиком и полностью. Ты только подумай! Мир без мобильников, без видео, без игровых приставок — даже без факсов. Мир, который не слышал о принцессе Диане или Тони Блэре, мир, который и не помышлял о войне в Косово или Ираке. В те дни, Патрик, существовало всего три телеканала. Три! А профсоюзы были такими сильными, что запросто могли вырубить один из них на целую ночь. Иногда людям приходилось даже обходиться без электричества. Вообрази!
-
Цыпочка и Волосатик
Осень
1
Вообрази!
15 ноября 1973 года. Четверг, вечер, мелкий дождь перешептывается с оконными стеклами, семья собралась в гостиной. Все, кроме Колина, у него дела, он попросил жену и детей не ждать его. Слабый свет двух кованых торшеров. Шипение искусственных углей в камине.
Шейла Тракаллей читает «Дейли мейл».
Владеть и сохранять, в радостях и в горе, в богатстве и в бедности, в болезнях и в здравии — вот обеты, которые, собственно, и помогают большинству супружеских пар проходить через полосы выпадающих на их долю испытаний.
Лоис читает журнал «Звуки».
Парень, 18, любит джаз, ищет лондонскую цыпочку, кайфующую от «Саббат». Не чумовых прошу не отвечать.
