— Тебе же меньше работы. С биотуалетом.
— Тогда выходи на двор. Вполне можешь завернуть за угол со своими ходунками, ни льда, ни снега уже не осталось!
— Это мой дом. Моя раковина.
— Теперь, значит, так? Кажется, совсем недавно ты говорил, что это и мой хутор! От которого я отказываюсь.
— Ты от него отказываешься? — спросил он.
Она поспешила ответить:
— Не сегодня. Сейчас я готовлю обед, а ты перестаешь писать в раковину. И закончим с этим.
— Значит, ты отказываешься? Но тогда… тогда все это ни к чему. Все бессмысленно. Тогда я отправляю всех свиней на бойню, разношу все к чертям, и все. Пошел звонить на бойню.
Он стал подниматься, ухватившись за ходунки.
— Хватит ерунду болтать! Садись! — сказала она.
Она принялась чистить картошку, повернувшись к нему спиной, но краем глаза видела дедушку в гостиной, он сидел лицом к проему, новые очки блестели.
— Все должно быть для чего-то. И если ты не хочешь вступать в наследство, то…
— Я же не могу принимать решение немедленно, — сказала она.
— Тебе тридцать семь. Даже пятилетки здесь в деревне понимают, что хутор перейдет к ним.
— Боже мой. А раньше? Когда твоя мать была жива и ты здесь работал? Я была в Осло и понятия об этом не имела. Тогда для чего это было? Для кого? Не говори, что для меня.
— Тогда была жива мать. Она была здесь. И смысл был.
— Она была твоей матерью! К тому же старой!
— Я так не думал.
Она порезалась овощечисткой, но не обратила на это внимания, вода смыла кровь, и она продолжала чистить картошку.
— А если бы не случилось этого с твоей ногой… Ты бы ни за что на свете не стал от меня требовать решения…
— Я думал, ты хочешь. С самого Рождества, когда мать умерла.
— Я не знаю, говорю же! Не сейчас, по крайней мере. Может, потом.
— Я должен знать, что ты хочешь, что это кому-то нужно. Иначе все бессмысленно. Здесь дела не идут. Тебе надо об этом задуматься. Ты наследница.
— Наследница. Ха! И что мне с этим делать, а? Продать квартиру в Осло и инвестировать в хутор? Прямо сейчас?
— Да.
— Ты совсем рехнулся? — спросила она, обернувшись к нему. — Ты ходишь здесь, вечно недовольный, писаешь в раковину на кухне, а я должна… Даже не думай!
— Не думать?
— Да, не думай.
— Ладно. Не буду думать.
Она заклеила ранку на пальце пластырем, поставила вариться картошку и приготовила белый соус, добавила рыбных котлет, креветок, специй, все молчали, больше всего ей хотелось запереться в своей комнате и поплакать. Она наследница, вдруг стала наследницей. Не через десять лет, когда отец выйдет на пенсию, а прямо сейчас. На хуторе, который вот-вот развалится из-за запущенного хозяйства и плохого содержания.
Они ели молча. Отец съел мало и ничего не сказал про еду. Дедушка ел с аппетитом. Было очень неприятно сидеть так близко к ним и не разговаривать, не знать, куда девать глаза. Она остановила взгляд на ноже и вилке и на дворе за занавеской, где птицы переживали дни своего величия. Похоже, они единственные здесь на хуторе, кроме свиней, радовались новому дню и думали, что мир стоит, как прежде.
Отец сунул последнюю картофелину в рот, сложил вилку с ножом на тарелке и поднялся на ходунках. Она надеялась, он собрался не в туалет в прихожей, не то ее вырвет. Но он пошел в гостиную и захлопнул за собой дверь. Она переглянулась с дедушкой.
— Да-да, — сказал он.
Помыв посуду, она поднялась к себе. Дедушка уже отдыхал в своей комнате. Она тихо включила радио, открыла окно и закурила, сидела, спрятав подбородок в ладонях, и любовалась видом. Скоро зазеленеют деревья, вот-вот уже апрель, земля сопреет и набухнет, и в прибрежных камнях проснется жизнь. Ну почему так резко, может, она могла бы… перестроить свинарник или начать какое-нибудь новое дело потихоньку. Ей нужно время, чтобы получить сельскохозяйственное образование или организовать здесь собачий бизнес. Школу для собак. Или собачий пансионат в свинарнике, он отлично для этого сгодится. И большие выгулы рядом с амбаром, которые надо сперва покрыть булыжником и травой. До центра Трондхейма всего двадцать минут на машине, еще меньше, чем от Осло до клиники. И она совершенно свободна.
Вполне возможно.
Но отец для начала должен поправиться. Снова прийти в себя. Если это вообще возможно. Пока он в таком состоянии, все без толку.
Перед тем как отправиться в свинарник, она зашла на кухню сварить им кофе. Дверь в гостиную все еще была закрыта, дедушка сидел на кухне и выглядел потерянным.
— По радио наверняка тоже есть что послушать, — сказала она. — А сейчас будет кофе.
— Там заперто, — сказал он.
— Он заперся? — Она подошла к двери и повернула ручку. — Открой! Тут хотят посмотреть новости! И кофе сейчас сварится.
Спустя долгое время он открыл и заковылял обратно к раскладушке, лег на нее. Дедушка поспешил забраться в кресло и схватить пульт от телевизора.
— Тебе кофе сюда принести? — спросила она отца.
Он не отвечал. Лег, повернувшись лицом к стене. Она поставила на поднос две чашки кофе, плошку с сахаром и положила плитку молочного шоколада, поломанного на кусочки, отнесла все в гостиную и поставила на журнальный столик.
— Ну, я пошла в свинарник, — сказала она.
Свою чашку кофе она вынесла на двор, прихватив еще одну целую плитку шоколада. Когда вошел Кай Рогер, она сидела на табуретке в мойке.
— Ага. Начались перемещения войск?
— Он хочет, чтобы я вступила в наследство. Прямо сейчас.
— И я тебе про то же говорил. Ты следующая.
— Но почему прямо сейчас?
— Спесь с него, видимо, сошла. Он до смерти боится остаться здесь один. Ну, и устал. Или бумажная работа стала невыносима, — сказал Кай Рогер.
— Он же так любит своих свиней…
— Для того чтобы хутор жил нормальной жизнью, просто любить свиней недостаточно. К тому же, он их уже давно не видел. А ты что сказала?
— Чтобы он даже не думал.
— Сказала, что не хочешь?
— Я не знаю! Не знаю я…
Она заплакала, проклиная себя за это. Он тут же подошел, сел на корточки и обнял ее.
— Пусть пройдет пара дней, — сказал он.
— Пара дней? Чем это поможет? — сказала она и опустила голову ему на плечо, было так хорошо к кому-то прислониться, почувствовать чьи-то руки, она заплакала еще сильнее, он только молча обнимал ее.
Сквозь плач она слышала шум свиней за дверями, нетерпеливое хрюканье, почувствовала, что несмотря ни на что ждет встречи с ними. Сдюжит ли она, справится ли со свиньями, научится ли проводить осеменение и опорос, лечить поросят, а эти черные зубы, которые надо удалять, а если свиноматки бесятся, берут поросят и?.. Неужели она все-таки крестьянка? Это у нее в крови? Мать тоже была хуторской. А ее интерес к домашним животным и собакам посреди большого города, неужели это тоже результат подсознательного желания работать с животными, жить этим?
