Беслан готовился к посевной, целыми днями пропадая в поле, в администрации республики, у Кадырова и премьера Ильясова. Приезжал домой усталый, но счастливый. Москва обещала выделить деньги на восстановление хозяйства, постройку новых зданий, жилых домов. Он говорил:
— Впервые за много лет я увидел, что могу принести пользу родной земле. Я делаю конкретное дело, и от того, чем я засею сегодня поле, будет зависеть, что на нем вырастет. Надо дать людям возможность почувствовать себя хозяевами на этой земле. Мы сами должны навести порядок в своем доме. Ведь только от нас зависит, кто будет во главе республики, кого мы выберем нашим Президентом. По нам будут судить о всей нации, и надо не допустить, чтобы, как в прошлый раз, власть захватили преступники, люди, запятнавшие себя кровью мирных людей, торговлей заложниками, наживой на войне.
Зарема спрашивала:
— А ты уверен, что сейчас у власти достойные люди? Вспомни только, что говорят о Кадырове и Гантемирове. Я бы не решилась верить им так безоговорочно.
Беслан раздраженно и решительно обрывал разговор:
— По поводу слухов и сплетен я уже имел самый серьезный разговор с Кадыровым и Гантемировым. Так вот, все это враки, штучки Удугова. Самый верный способ опорочить идею и не дать довести дело до конца — это посеять сомнение в душах людей. Когда мы начнем охоту на ведьм в своем окружении, тогда мы сами передушим и перестреляем друг друга. Вспомни Французскую революцию, вспомни 30-е годы в СССР. Чрезмерная подозрительность, умноженная и подогретая врагами, уничтожила лучших людей. Мы не должны допустить прошлых ошибок.
Несмотря на загруженность мужа, его усталость и невозможность уделять время семье, она стала любить его еще больше.
— Ты мой Миклухо-Маклай, который добровольно отказался от благ цивилизации, чтобы помогать бедным туземцам, — говорила она ему ночами, осторожно проводя ладонью по его груди, припадая к ней головой. Он усмехался.
— Все это так, с учетом только одного, я — такой же туземец, как и все окружающие. Но я научился читать книги и понял, что совсем не обязательно воевать с соседними племенами, если ты хочешь им что-то доказать. Нужно учиться разговаривать и стараться убедить своих оппонентов. Чтобы быть сытым, совсем не обязательно быть каннибалом и поедать себе подобных, иначе мы рискуем, что когда-нибудь съедят и нас.
Зарема Аламатовна сняла пальто, поставила на плиту чайник. Пока закипала вода, она просматривала тетради со школьными сочинениями. Дети писали: «Я всегда пугаюсь, когда вижу людей с оружием. Мне кажется, что оно живет какой-то своей жизнью и не подчиняется людям. Оно, как змея, жалит и причиняет смерть. В нашем селе, где я жила несколько лет назад, маленький мальчик застрелил свою маму. Он хотел просто поиграть с блестящей железной игрушкой, которую нашел в отцовских вещах, и нечаянно нажал на курок. Когда я вырасту большая, то никогда не разрешу своим детям играть даже с игрушечными ружьями. Я никогда не разрешу им играть в войну, потому что война — это всегда смерть». Это написала Лейла Бузуртанова, скромная, молчаливая девочка с огромными глазами. Их дом разбило снарядом, и сейчас она с матерью и двумя младшими братьями жила у родственников.
«Когда я вырасту большой, стану таким же сильным и смелым, как мой дядя Абу. У него есть большой белый джип, много людей в подчинении, и он никого не боится. Его слушаются даже солдаты. Когда зачищали наше село и забрали всех мужчин, приехал мой дядя, и всех отпустили. Дядя Абу добрый и не жадный, он всегда дает деньги бедным и солдатам, когда им нечего есть». Эти строчки написал Хуссейн Мальсагов, он живет по соседству, в доме напротив.
Зарема долго сидела молча, держа перед собой зеленую тетрадку Марьям Асхабовой. Девочка писала: «Когда я получу паспорт, то уеду за границу, в Грецию или Италию. Там такие же горы, как у нас, но там нет войны и никто не говорит, что ты чеченский ублюдок».
Кто-то постучал в дверь, только теперь Зарема обратила внимание, что чайник уже наполовину выкипел и теперь обиженно сопит, пуская из носика струю пара. Она выключила плиту, открыла дверь. На крыльце никого не было. Осмотревшись по сторонам, увидела на дверной ручке прозрачный пакет, в котором лежала видеокассета. Пожав плечами, она вернулась в дом. Судя по всему, кассета предназначалась мужу. Она убрала ее в письменный стол, занялась домашними делами. Поздно вечером приехал усталый Беслан, долго умывался, молча сел за стол. По многолетней устоявшейся привычке за столом они делились событиями прошедшего дня, новостями.
Зарема обратила внимание, какое у него усталое лицо, мешки под глазами. Она положила руку на его плечо:
— Что случилось, Беслан? Ты сегодня сам не свой.
Он отвел глаза в сторону, катая по столу хлебный шарик:
— Не хотел тебе говорить, Зарема, но все равно ведь узнаешь. Сегодня днем убили Руслана Межиева.
Зарема Аламатовна охнула, закрыла лицо руками. Межиев работал главой администрации соседнего района, их семьи дружили уже много лет.
— Как это случилось?
— Расстреляли машину из гранатометов, а потом добили из автоматов. Водитель чудом остался жив, сейчас в реанимации. Успел только сказать, что стреляли люди в камуфляже, масках, говорили по-чеченски.
Он стукнул кулаком по столу:
— Не может быть, чтобы это люди Шамиля! Он ведь дал мне слово!.. — Поняв, что сказал лишнее, вышел из-за стола, закурил.
Зарема положила на стол кассету.
— Это принесли днем, наверное, тебе.
Беслан ушел в комнату, включил телевизор, убавил звук, потом прикрыл дверь. Через несколько минут, она, сделав бутерброды, вошла в комнату, которая служила мужу кабинетом. Вошла и непроизвольно отшатнулась от экрана. Прогремевший выстрел вдребезги разнес голову стоящего на коленях солдата. Брызги крови хлестнули по стеклу видеокамеры, и они медленно стекали вниз. Раздался веселый гогот, русская и чеченская речь. Потом знакомый голос за кадром произнес:
— Нет, Беслан, ты зря подумал обо мне плохо, это не мои люди. Я — солдат, а солдаты не стреляют в затылок. Сейчас ты увидишь режиссера этого спектакля.
Видеокамера скользила по большому двухэтажному дому, высокому забору из кирпича, кучке людей, испуганно жавшихся к стенке дома. Пожилому мужчине в очках стало плохо. Согнувшись пополам, он стал блевать на серую стену дома. Один из людей, стоящих рядом, стал его успокаивать, послышалось несколько неразборчивых фраз на английском. Камера прыгала, поочередно показывая белые лица, дергающееся в агонии тело, сгустки крови, застывающие на бетонном полу. Раздался громкий лающий смех, в кадре появился бородатый полный человек в белой рубашке с коротким рукавом:
— Измельчали потомки викингов и английских рыцарей. Прошли те времена, когда мужчины не боялись крови. Начиная с сегодняшнего дня, я каждую неделю на этом самом месте буду убивать по одному такому барану.
Переводчик, лица которого не было видно, говорил по-английски:
