То доезжали до пристани у Тучкова моста и на «Ракете» закатывались до самого вечера в Петергоф, то, захватив ракетки, шли на острова. Если поиграть в этот день не удавалось, они гуляли по парку, а то и забредали на Елагин остров и, как дети, катались на качелях, каруселях, чертовом колесе, пока голод не гнал их до ближайшего кафе с шашлыками или чебуреками. На обратном пути, если не чувствовали себя очень уставшими, они забегали в ближайшую театральную кассу и шли на концерт или в какой-нибудь театр, на сцене которого до открытия сезона гастролировала заезжая труппа. Они ходили на все без разбора и нередко, перемигнувшись в конце первого действия, убегали домой. После нехитрого ужина слушали музыку, смотрели кино по телевизору, или сидели в темноте и любовались на желтую круглую луну. И в любом случае день заканчивался любовью. Часто они так и за сыпали обнявшись.
В выходные он в первый раз за лето не поехал в Огоньково.
Все повторялось, но отпущенный срок был краток… В понедельник, часу в одиннадцатом утра, зазвонил телефон — противно, настырно.
— Тьфу, черт!
Павел как раз заправил кофеварку. Должно быть, из института звонят: понадобилось его присутствие или, не дай Бог, кто-то из начальства жаждет его видеть. Может, лучше вовсе не подходить?
Телефон продолжал звонить… Нет, надо подойти, а то еще Таню разбудит.
Он снял трубку.
— Я слушаю.
— Здравствуйте, это Алла, соседка ваша по даче.
— Да. Здравствуйте.
— Нюточка заболела.
— Что? — Павел чуть не выронил трубку. — Что с ней?!
— Животик болит, температура. Нина Артемьевна просила передать, чтобы вы поскорее привезли лекарство… Сейчас, у меня записано… Вот, бифидумбактерин. В ампулах.
— Когда? Когда у нее… началось?
— Она всю неделю куксилась, плохо ела, спала. А температура подскочила в субботу… Мы раньше позвонить не могли — сами только приехали.
— Спасибо. Выезжаю немедленно.
Он бросил трубку. Взгляд его упал на высокое зеркало. Он хмуро оглядел свое изображение с ног до головы. Кайфовал тут всю неделю, жил в свое удовольствие, про дочку забыл, подонок! А она там… Ждала его всю неделю, а когда он не приехал, не выдержала, заболела…
Павел забежал на кухню, выключил кофеварку и помчался в спальню, одеваться.
— Ва-ау! — сладко потягиваясь, произнесла Таня. — Куда намылился, Большой Брат?
— Нюточка болела. Куплю лекарство, отвезу ей. Кофе готов, — сухо сказал он, натягивая брюки.
— Нюточка… — Таня замолчала. — Что ж. Когда ждать тебя?
— Сегодня к вечеру. Или завтра.
На Садовой много аптек. Павлу повезло: уже во второй из них нему вручили коробку с ампулами.
— Ребенок до года? — спросила аптекарша.
— Что?.. Да, до года…
— Тогда одна ампула в день. Разводите, водой до красной черты и даете пить…
— Да. Там знают. Там опытная медсестра…
На всякий случай Павел купил еще детского аспирина сиропа от кашля, горчичников. И рванул, насколько позволяло движение, в сторону Кировского моста.
Неделю назад, с появлением Тани, он начисто забыл о Нюточке. Теперь звонок соседки перетряхнул его сознание. Он вел машину по Кировскому, по Приморскому, стиснув зубы, глядя прямо перед собой, и если бы в эти мгновения кто-то спросил его что-нибудь о Тане, он не сразу и сообразил бы, что это за Таня такая. Жена и дочь вместе в его голове не уживались. Это спасало — иначе можно было бы сойти с ума.
Нина Артемьевна встретила его на крыльце.
— Нюточке лучше, — перво-наперво сказала она. — С полудня температура упала, стула не было. Она спит сейчас. Бифидум все же лучше подавать, это никогда не вредно, тем более что дисбактериоз все же есть. Остальное вы напрасно привезли: этого добра у нас в аптечке много… Павел Дмитриевич, лето кончается, холодает. Нам бы в город пора — через неделю или две, смотря по погоде. Как там? Жена вернулась?
— Да.
— И… все по-прежнему?
— По-прежнему…
— Я вот что подумала: у меня есть комнатка. Небольшая, правда, и в коммуналке. Но квартира чистенькая, всего четыре съемщика, инфекционных больных, алкоголиков, проституток нет. Если что, я могу на время взять девочку к себе…
Павел с благодарностью посмотрел в это суровое, неулыбчивое, пожилое лицо. Всю жизнь отдала чужим детям, своих иметь не дано было…
— Спасибо, Нина Артемьевна, — горячо сказал он. — Я забыл сказать вам: я нашел квартиру. Первого или второго сентября можем въезжать. Я все подготовлю. Отдельная, двухкомнатная. Втроем поместимся.
— Втроем? — Она задумчиво посмотрела на Павла.
— Втроем, — твердо ответил он.
Дома его встретила темнота и тихая, безмерно печаль-музыка. Шопен. Лишь из-под дверей гостиной лился неровный, слабый свет свечи. Он тихо разделся и на цыпочках вошел в гостиную.
Таня сидела в кресле, в руке ее дымилась сигарета. Она задумчиво смотрела в никуда и не обернулась. На столе горели две свечи в высоких подсвечниках, стояло блюдо с пирожками, два прибора, графин, чашки и накрытый чистым полотенцем заварной чайник.
— Таня… — сделав глубокий вдох, начал Павел.
— Не надо, — тихо сказала она. — Не надо ничего говорить. Я все знаю.
— Понимаешь, я не могу без нее…
— Помолчи, Большой Брат. Пожалей себя, Пожалей меня. Садись лучше, поешь со мной.
Она пересела к столу, положила себе и ему на тарелку по пирожку, налила водки из графина.
— Я, пожалуй, не буду…
— Одну надо, Большой Брат. Помянем нашу с тобою жизнь. Недолгая она у нас получилась…
Таня залпом выпила теплую водку. Павел последовал ее примеру, невольно поморщился и закусил пирожком с грибами.
— Ты не волнуйся, — после долгой паузы сказал он. — Жилье я нашел. Квартира остается тебе. Я только заберу вещи, свои и Нюточкины…
— Знаю, — сказала Таня. — Сегодня звонил твой Лихарев.
— Да. Понимаешь…
— Мы пригласили тишину на наш прощальный ужин, — тихо проговорила она, перебивая его. — Зачем слова?.. Будь счастлив, Большой Брат.
Она налила себе водки, поднесла графин к его рюмке.
Павел покачал головой. Таня поставила графин, пожала плечами и выпила.
— Эх, упьюсь сегодня на много дней вперед! — Она надкусила пирожок и посмотрела на Павла. — Не хочешь водочки, тогда хоть чайку выпей. Она сняла с чайника полотенце. К крепкому чайному аромату примешивался посторонний запах, терпкий, горьковатый.
— Что за чай? — спросил, принюхиваясь, Павел — Странный какой-то.
