возникли осложнения, – киваю я, медленно догадываясь, в чем дело. – Вы, как те хирурги, которые забывают ключи от машины внутри пациентов. Боитесь, что хоть и провели лечение, но здорово напортачили?
Коделл переваривает мою грубую и сильно упрощенную интерпретацию деликатного вопроса.
– Да, – кивает она.
Вынужден согласиться с ее мнением. Я до сих пор чувствую все, что здесь испытал: ужасы заточения, насилие, панику во время каждой попытки сбежать и боль от каждой неудачи. Я до сих пор слышу, как с хрустом ломается моя нога, помню страшный удар Виллнера и кровь, текущую по лицу. Помню чудовищную жестокость всего, через что заставила меня пройти Коделл.
– Что ж, издержки профессии, – хмыкаю я.
Коделл смиренно принимает презрительный комментарий – деваться ей некуда.
– Предыдущий сеанс планировался как завершающий, – бесстрастно признается она. – Считаю, что лечение себя исчерпало.
Я молчу, позволяя ей продолжать.
– Но меня очень беспокоит возможность травмы от самого лечения. Отпустить вас с этой травмой в мир значило бы грубо нарушить данную мной клятву.
Из многочисленных намеков в долгой оправдательной речи Коделл я уже понимаю, что она намерена предложить. Однако молчу – пусть сама скажет. У меня нет ни малейшего желания ей помогать.
– Я как врач считаю, что вам следует пройти еще один сеанс гипноза, в ходе которого мы проработаем травму, вызванную Разделительной терапией, и воспоминания, связанные с вашим пребыванием здесь. Таким образом мы будем уверены, что вы вернетесь домой без ненужных переживаний.
– Ясно, – задумчиво говорю я. – А в чем ваша выгода от…
Я замираю на полуслове, до меня слишком медленно доходит. Но когда я наконец осознаю, к чему клонит Коделл, это словно удар обухом по голове. Я стискиваю зубы и смотрю на доктора исподлобья.
– Есть вероятность, что я захочу вас отблагодарить, – заключаю я. – Вот в чем ваша выгода. Если я исцелился и не имею претензий к самому процессу терапии, есть шанс, что я вас отблагодарю и продолжу жить своей жизнью.
– Такой исход неизмеримо лучше, чем неэффективное лечение, или риск рецидива, или…
– Вы пытаетесь спасти собственную шкуру! – в ярости выплевываю я. – Хотите, чтобы я был как Монти Хан и остальные ваши пациенты! Хотите внушить мне, будто вся эта бадяга стоила того! И скольким из них вы напоследок промыли мозги?
– Ни одному, – прямо отвечает Коделл. – Могу с уверенностью утверждать: все они прошли через терапию гораздо легче.
– Вранье! – возмущаюсь я. – Вы просто хотите прикрыть свою задницу! И дело тут вовсе не в вашей заботе обо мне. И не в вашем профессиональном мнении, черт возьми! Вам надо, чтобы я все забыл и не пошел потом в полицию!
– Это заведомо ложное заявление, – резко отвечает Коделл.
– Черта с два! Сообразили, что вас ждет, если я…
– Неужели вы считаете, что я не обдумывала свое решение со всех сторон? – жестко перебивает она. – Или я не понимаю, что вы, возможно, последний мой пациент? Что по возвращении домой вам достаточно одного звонка, чтобы стереть этот остров с лица земли? Конечно, понимаю. Мне некого винить, кроме самой себя. Если бы я готовилась внимательнее, если бы не пропустила то единственное свидание в Эдинбурге… – Коделл с тяжким вздохом продолжает: – Артур, я не питаю никаких иллюзий. Я просто делаю все от себя зависящее, чтобы уменьшить травму. Таков мой долг как практикующего психотерапевта.
Я фыркаю, возмущенно мотая головой.
– Вы врете! Вы все время мне врали!
– Я врала, только когда это было необходимо, – парирует Коделл. – Только ради достижения эффекта, способствующего вашему выздоровлению. Могу вас уверить, сейчас я не вру.
– И почему же? Потому что это не способствует моему выздоровлению? Тут вы правы, черт возьми!
– Да потому что результат не изменится, – сурово возражает она. – Я приняла решение. Вас ждет финальный сеанс гипноза, еще один сеанс Разделительной терапии для работы над травмой, вызванной лечением. А затем вы вернетесь домой, счастливый, оздоровленный, готовый жить дальше. И да, как только я пойму, что с вами все будет в порядке, остальное уже не в моей власти. Звоните в хоть полицию, хоть журналистам. Кому хотите. Да, вы обречете моих пациентов на жизнь, полную боли, и тщетные попытки излечиться. Да, это уничтожит меня и все, что я здесь выстроила. И все же до самого конца моей самой главной заботой останется ваше благополучие.
Последние два слова Коделл проговаривает со всей убежденностью. Выслушав ее речь, я прихожу к двум выводам. Первый: доктор говорит правду. И второй: это ни на что не влияет.
– Я все равно не отступлюсь, вы же понимаете, – мрачно говорю я. – Я вас уничтожу. Расскажу людям, чем вы здесь занимаетесь. Добьюсь, чтобы ваше заведение закрыли.
– Если вы так уверены, то можете не переживать, – понимающе пожимает плечами она.
Я молча всматриваюсь в карие глаза доктора Элизабет Коделл. Она смело, без тени сомнений выдерживает мой взгляд. Наверное, таких, как она, больше нет.
– Сколько у меня времени до сеанса?
– Можем перенести его на завтра, если вам нужно собраться с мыслями…
– Нет, – перебиваю я. – Давайте сегодня. Когда начнем?
Коделл явно не ожидала такого поворота, но быстро берет себя в руки.
– Если хотите, все будет готово через два часа.
Я размышляю над тем, какие у меня есть варианты, сколько еще жить под дамокловым мечом неизбежного и как вернуться домой, сохранив человечность.
– Чем скорее, тем лучше. – С этими словами я выхожу из кабинета.
Оставшиеся два часа я провожу, гуляя по Призмолл-хаусу. Звук моих шагов отдается эхом, чуть позади идет Виллнер, молча сопровождая меня в последнем туре по эклектичным коридорам и комнатам.
Я двигаюсь вдоль пестрого юго-восточного коридора, мимо панно из переплетенных пластмассовых рук, провожу ладонью по его рельефной поверхности. Захожу в странную игровую комнату, где бесчисленные чучела животных смотрят на меня стеклянными глазами, сверкающими в отблесках искусственного пламени, миную мраморный бассейн. Стоит мне появиться на подземном теннисном корте, бесконечный матч прерывается аплодисментами, а после моего ухода вновь слышен равномерный гул зрителей.
После неспешного обхода библиотеки я навещаю сад камней. Наконец, пройдя большинство помещений первого и второго этажа, я ныряю в знакомый коридор с безликими статуями, сворачиваю в проход с панно из разбитого мрамора и устремляюсь к серой двери своей комнаты.
Я направляюсь к ванной. Виллнер не задумываясь топает следом. Его обязанность – сопровождать меня, невзирая на личные границы. Настроенный решительно игнорировать постороннее присутствие, я скидываю спортивный костюм, захожу за стеклянную перегородку и жму на кнопку включения душа. Мощные струи горячей воды окутывают меня паром и полностью
