class="p1">Но чаще других его навещал фон Хорн. Он преследовал его своими горящими от ненависти очами, обещал Гришке страшное наказание в аду, и, уходя, непременно плевал ему в лицо, чтобы на следующую ночь прийти снова. Котошихин просыпался в холодном поту, но и наяву он постоянно видел перед собой картину казни, ухмылку жертвы и стоящего рядом с ним верзилу-палача.
Так прошёл почти месяц.
21 октября пришёл какой-то чиновник с переводчиком и сказал, что хофгерихт подтвердил приговор городского суда, и что «херру Селицки надлежит готовить себя в последний путь». Котошихин сидел на деревянных нарах и внимательно слушал. Когда чиновник выполнил свои обязанности и собрался уходить, Гришка вскочил со своего места и бросился к нему в ноги:
– Помоги мне, добрый господин! Не дай погибнуть невинному человеку!
Он цеплялся за одежду шведа, умолял, бился в истерике, и тот с трудом отбился от узника, бормоча про себя какие-то слова то ли недоумения, то ли возмущения. Дверь камеры давно захлопнулась, а Гришка всё лежал на полу и безутешно рыдал.
К вечеру в камеру пришёл Гербиниус.
– Крепись, друг мой Грегори! – Всхлипывая, пруссак обнял Котошихина и отвёл его на нары. – Мы не смогли тебе помочь. Судьи хофгерихта указывают на тяжесть твоего преступления и считают, что ты должен понести за это наказание.
– Йоханн, мне страшно! Как мне замолить грехи мои и достойно предстать перед Спасителем? Скажи мне, Йоханн! Ты такой умный и рассудительный!
– Бог всемилостив, он простит тебя. Послушай меня, друг мой: тебе надобно принять крещение по лютеранскому обычаю, чтобы приблизиться к Вседержителю Нашему. Твоя вера осталась там, в России. Кто смягчит твою душу и подготовит тебя покинуть этот мир, кроме священника? А православных пасторов тут для тебя нет и не будет.
– Я готов. Я готов покинуть свою веру и перейти в вашу, – с какой-то истовостью откликнулся Гришка.
На следующий день в тюрьме появился настоятель церкви Святой Марии пастор Улоф Петер Крока, что в Сёдермальме, и совершил над Котошихиным-Селицким обряд крещения. После крещения Гришка успокоился и совсем ушёл в себя.
Между тем, судьбу заключённого Драконовой башни решало правительство Швеции. Заключённый не был обычным преступником – он был когда-то подданным русского царя, с которым шведы вели непрерывные споры, и шведы не хотели осложнять и без того напряжённые отношения с Москвой. Но для обер-штадтхальтера Акселя Спарре, высшего должностного лица Стокгольма, внешнеполитические соображения Госсовета не имели значения. Хофгерихт вынес свой вердикт, время пошло, и нужно было определяться с процедурой казни осуждённого. В тот же день обер-штадтхальтер направил запрос в Государственный совет Швеции о порядке и сроке казни над Грегори сыном Карпа Котошихиным.
Для Госсовета этот вопрос оказался не простым. Мнения его членов разделились. Одни говорили, что узника Драконовой Башни надобно вернуть в Россию – шведам тогда не придётся обагрять свои руки кровью, а заодно исчезнет почва для недовольства Москвы. Другие, наоборот, утверждали, что этого ни в коем случае делать не следовало: Котошихин совершил в королевстве преступление и должен понести наказание по шведским законам. Кроме того, опасно создавать прецедент выдачи перебежчика на свою родину – королевство может лишиться помощи со стороны других иностранцев, которые захотят помогать Швеции.
Много споров вызвал также вопрос о том, анатомировать ли тело казнённого, или похоронить его так. В конце дискуссии слово взял обер-штадтхальтер и сказал:
– Уважаемые члены Совета! В Стокгольме в настоящее время находится знаменитый профессор медицины из Уппсалы Улоф Рюдбек. Время от времени Уппсальскому университету для научных опытов требуется свежий труп. Добыть таковой не всегда представляется возможным, потому что родственники обычно сразу после казни забирают тело и хоронят его. Случаи, когда у казнённого не оказывается родственников, чрезвычайно редки. Полагаю, что для бездомного беглого русского будет большая честь послужить делу шведской науки.
Аргумент в пользу науки всегда убедителен, особенно для таких разумных существ, каковыми являлись шведские королевские советники. Предложение обер-штадтхальтера было поддержано единодушно. Выход из тупика был найден.
Потом выступил ещё один член Госсовета и предложил казнь Котошихина отсрочить на несколько дней – до тех пор, пока тот не будет приобщён в лоно лютеранской церкви. Что касается претензий русского посла Леонтьева, который спешит отъехать в Москву, то надо предложить ему оставить здесь кого-нибудь из своей свиты, чтобы это лицо могло убедиться в строгости исполнения законов в шведском королевстве.
И это «соломоново предложение» было единодушно принято.
Аксель Спарре покинул Госсовет вполне удовлетворённым – для торжества закона не было никаких препятствий.
День казни был назначен на 1 ноября 1667 года.
Московский посол Иван Леонтьев уехал из Стекольни обиженным и никого из своих людей любоваться на казнь вора Котошихина там не оставил. В Москве и своих казней хватает.
Последние дни Котошихин провёл в обществе своих друзей Баркуши и магистра Гербиниуса. Они навещали его каждый день. Не забывал своего крестника и пастор Крока. Новый лютеранин почти не говорил по-шведски и не знал ни одной молитвы, которая бы нашла прямой путь к новому Богу. За него усердно предстательствовал пастор Крока, и вероятно преуспел в этом. Потому что в день казни Гришка был спокоен, тих и умиротворён. Короткая, но бурная жизнь прерывалась в самом своём рассвете – ему не исполнилось ещё и сорока лет, но гневить Бога и роптать на судьбу было не в правилах настоящего протестанта. Каждому в этом мире предначертан свой путь.
Ранним осенним хмурым утром на Котошихина надели чистое бельё, набросили поверху суконный кафтан, дали в руку крест и посадили в повозку – ту самую, в которой месяца четыре тому назад везли капитана Хорна. Повозку сопровождала стража, составленная из десятка драгунов стокгольмского гарнизона. К процессии присоединились Баркуша с магистром Гербиниусом, фактор, трупоносители, судебный исполнитель и ещё какие-то неизвестные люди. Она неспешно тронулась по улицам Города, миновала Зерновую, Железную и Монетную площади, прогремела по деревянному настилу моста Слюссена и медленно въехала в гору, за которой начиналась Южная Слобода – Сёдермальм, с которой Котошихина связывала не только жизнь, но теперь и смерть. По мере продвижения по Хурнсгатан к процессии присоединялось всё больше и больше зевак. Котошихину показалось даже, что некоторые лица ему были знакомы. Он жадно всматривался в них, надеясь увидеть Марию. Вон, кажется, мелькнула испитая физиономия капитана Гёте, а вон та бабочка, спрятавшаяся за спины, кажется, очень похожа на Ханну, но вдова Анастасиус так и не показалась.
Примерно через час повозка дотащилась до Сёдермальмской таможни, за которой дорога уходила в Эншеде и дальше на юг. Котошихин издалека увидел свежевыстроенный помост – точно такой, как для Хорна, а на нём – монолитную глыбу Юхана из Даларна. На месте предстоящей казни уже собралось много народа, и подошедшая толпа соединилась с ним, образовав вокруг помоста плотное кольцо.
Стража стала разгонять толпу, чтобы повозка с Котошихиным могла приблизиться к эшафоту. Когда она остановилась, откуда-то появился Улоф Крока и ободрительно кивнул своему подопечному. Странное чувство овладело Котошихиным – как будто всё это было не для него, словно всё, что он видел вокруг, происходило с кем-то другим, а он только наблюдает за всем со стороны, как на казне фон Хорна. Он даже чему-то улыбался про себя. В толпе удивлялись и спрашивали: может, он уже подвинулся умом? О чём он думал? Скорее ни о чём. Просто жил.
Стража подхватила его под руки и повела к помосту. Гришка решительным жестом отвёл их руки, сам легко взошёл по лестнице, оглянулся окрест и, увидел неподалёку молодую берёзовую рощицу. Но он не долго любовался этим зрелищем, спохватился и подошёл на край помоста, чтобы низко поклониться толпе.
– Прости, народ православный!
Так он раскланялся на все четыре стороны света, совершенно запамятовав о том, что православным народом на площади и не пахло, что и сам-то он уже две недели числился в лоне учреждения Лютера и что произнёс он эти слова на русском языке, понятном лишь одному Баркуше. Случилось ли это спонтанно, помимо
