я до конца своих дней буду этим гордиться.
– Я готова, – сказала я.
– Но Гусси, – всполошился Коннор, – ты же не можешь!
– Это моя работа. – Я пожала плечами.
Я обернулась к Ангелине, нарядившейся в мою старую запятнанную мантию Защитницы, девочке, в час великой нужды постучавшейся в наши ворота, изгнаннице, замученной и покрытой синяками, и самой странной личности, встреченной мною в жизни. Мне невероятно повезло, что она забрела в этот посёлок и поддерживала жизнь в Приюте все эти дни.
– Ангелина, – и тут мой голос всё же дрогнул, – ты ведь позаботишься о посёлке для меня? Ну, когда меня не станет?
Ангелина плакала в голос и не скрывалась.
– Гусси, я не знаю, что мне надо делать. Я не знаю, смогу ли справиться.
– Ты шутишь? А кто только что сам составил и провёл такой Ритуал, который оказался не по зубам самой Погибели? Ангелина, ты самая настоящая Защитница. Ты рождена для этого. Так ты позаботишься о посёлке, когда я уйду, или нет?
– Позабочусь, – кивнула она.
– Значит, договорились, – сказала я и спокойно шагнула за ритуальный круг. Я постаралась набраться храбрости, чтобы предстать перед Погибелью с этой её короной на голове и горящими крыльями. Я видела лица заражённых соседей, следивших за мной с тупым равнодушием. Я никогда не была так напугана за всю свою жизнь, но не собиралась показывать это окружающим. Только не в те минуты, когда я исполняю самый тяжёлый долг Защитницы. Более того, я отдавала жизнь за своих друзей, за тех, кого я любила. За свою семью. Потому что так оно и было. Люди, стоявшие со мной в этом круге, были моими родными, настоящими родными. Со всеми своими недостатками, и с трудными характерами, и недоверием, не позволявшим нам дружить. Я любила их, всех до одного, даже мэра Беннингсли. Я любила их по-настоящему. Это было честью для меня – умереть за них, как бы мне ни было страшно и даже, возможно, больно. Я хотела бы только успеть попрощаться с дедушкой Вдовой, прежде чем уйду. Ну да ладно. Сейчас не до этого.
И тут Сверчок выпрыгнул из круга и встал со мною рядом, как всегда бесстрашный, с высоко поднятой головой. Я опустилась на колени и потрепала его по голове. Собаки понимают. Они всё понимают.
– Ладно, – сказала я, – давай уже кончать, что ли.
Погибель простёрла руку и положила мне на лоб.
И тут, ну… я не знаю, что случилось.
Я как будто провалилась куда-то.
Я словно попала в сон.
Я увидела худого привлекательного мужчину с усами и его миловидную пышнотелую жену с загадкой во взгляде. Они танцевали где-то в лесу, и воздух был таким холодным, что был виден пар от дыхания, со смехом вырывавшийся у них изо рта. Они так самозабвенно кружились, что можно было буквально чувствовать их великую взаимную любовь. И с неба лился яркий звёздный свет, и всё вокруг было прекрасно.
«Это же мои родители», – подумала я.
Почему-то я знала: это правда.
А потом там была я. Крикливый беспокойный младенец с копной пышных волос, сжимающий в кулачки пальцы и на руках, и на ногах. Я видела, как мама качала меня, чтобы успокоить, и как папа улыбался мне сквозь слёзы. Они любили меня, я знала это, это было очевидно.
Но случилась беда. Всегда приходит беда.
Я увидела людей в мундирах, похожих на солдат, с мечами и кинжалами: они стучали в двери и выгоняли людей на улицу. Я видела своих родителей, убегавших в леса, уносивших меня на руках. Я видела, как они скрывались и голодали, – все мы были голодны, потеряны и испуганы, и таились от врагов в лесу, чтобы не погибнуть.
Я увидела нас на берегу океана, в порту. Я увидела, как отец стоит на коленях, держа перед собой полные пригоршни денег и умоляет. Я увидела, как человек с розовым шрамом через всю щёку покачал головой и вздохнул, а потом махнул рукой. Я увидела, как моя семья поднимается на корабль, все втроём, и наши животы оказались полны впервые за много недель. Я могла чувствовать свою собственную радость, я могла чувствовать радость папы и мамы, я могла чувствовать песню сияния звёзд в первую нашу ночь на море, где темнота совсем не такая, как в пустыне, что простирается во все стороны без конца и без края. Я видела стаю дельфинов, как они выскакивают из воды и играют в лунном свете, блестевшем на их мокрых спинах.
А потом начался шторм.
Это я уже видела раньше, я знала, что случится потом.
В своих снах я оплакивала своих родителей и то, что с ними случилось. В своих снах я оплакивала себя, потерянную и одинокую, заброшенную на голые холодные скалы, в ожидании, чтобы кто-то пришёл и спас меня.
И тут я увидела его, и мои глаза широко распахнулись: пожилой человек с выдубленной солнцем кожей, улыбавшийся мне. Дедушка Вдова. Я смотрела ему в лицо, на сетку морщинок вокруг глаз, седую бороду, такую длинную, что я могла за неё ухватиться, и я видела лишь любовь ко мне в его глазах. В этот миг я окончательно поняла, что дедушка Вдова и есть моя семья – моя настоящая семья – что бы там ни было.
Когда я очнулась, я рыдала.
Время как будто остановилось. Или может, всё случилось за несколько секунд, но для меня они растянулись на долгие часы, даже недели, на целую жизнь. Но Погибель едва успела снять руку с моего лба, и взгляд её был полон грусти. Она наклонилась и легко подобрала с земли Сердце Долины, как будто это была речная галька.
Небо распахнулось, тучи разошлись бурлящей воронкой, голубые молнии посыпались вниз, терзая землю за спиной Погибели. Она подняла Сердце Долины к небу, и у меня на глазах торнадо выхватило самоцвет из её рук, унеся его в вышину.
– Прощай, Гусси, – сказала она.
И бездыханное тело Копчёной Люсинды рухнуло на песок.
Небо моментально очистилось, и это было утро: розовое солнце вставало на дальнем краю мира. Заражённые жители ошалело мигали, очнувшись, становясь самими собой. Ангелина подскочила ко мне и обняла что было сил. Сверчок скакал и лизал мне лицо, и Коннор Карниволли неловко обхватил нас всех, всё ещё не веря, что всё кончилось. Лулу поспешила к Чаппи Беннингсли и обняла его, и мальчик уже не казался таким больным, и все четверо Беннингсли обнимали друг друга прямо на крыльце.
