«Пойду, кур покормлю, а то скоро на нашест спать отправляться, а они голодные по двору бегают!» — решила она.
Куры по-прежнему топтали пустую сковороду.
Пшеница нашлась в старом эмалированном ведре с крышкой в закутке коридора. Рядом с ведром стоял бак из нержавейки с плотно закрытой крышкой, Катя ее с трудом открыла.
«Посыпка, — перетерла она между пальцами смесь молотого зерна. — Баба Люба курам такую же запаривает и потом с вареной картошкой перемешивает. Но сегодня обойдутся куры Ивана Петровича одной пшеницей! Все остальное завтра», — подумала Катя.
Она щедро сыпанула в сковородку зерна, налила воды из стоящего на крыльце ведра и вернулась в дом.
Заглянуть в залу Катя не решилась. Подошла к донельзя загаженной газовой плите и поморщилась. Осторожно залила верх плиты между конфорками водой, чтобы отмокла подгоревшая и присохшая пища. Схватила со скамейки пустые ведра и отправилась на улицу.
Водоразборная колонка ярко синела через три дома.
«Да уж, подергаешь руки, пока воды натаскаешь, — подумала Катя. — Далековато!»
Ведро для мытья полов она нашла возле забора. Там же висела ветхая выцветшая наволочка, видно, исполнявшая роль половой тряпки. Два пластиковых пыльных таза обнаружились в дальнем углу коридора.
* * *
На отдраенной до блеска плите уютно шумел чайник, и грелась вода в большой алюминиевой кастрюле, когда в кухню зашел Дима.
— Ну, что?! — с замиранием сердца спросила Катя.
Он устало опустился на табурет:
— По все признакам грипп, осложнившийся бронхопневмонией справа. Однозначно нужен стационар!
— Дим, а он не умрет? — со страхом спросила Катя.
— Я не терапевт, а педиатр! Взрослые больные не мой профиль. Я связался с бригадой, попросил, чтобы захватили дежурного терапевта, когда к нам поедут.
Дима пристально взглянул на Катю.
— Пойдем, сменим больному белье, — скомандовал он. — Время у нас есть. Раньше, чем через час, скорая не прибудет.
Постельное белье, застиранное, но выглаженное, Катя нашла в тумбочке под телевизором. Чистое нательное белье обнаружилось в одном из нижних ящиков платяного шкафа.
— Так, — засучил рукава джемпера Дима, — выйди пока отсюда, я без тебя справлюсь. Вернешься минут через пятнадцать и начнешь уборку.
Катя рассерженно повиновалась.
«Второй раз из залы выгоняет, — обиделась она и надула и без того пухлые губы. — Все мною командуют, как хотят, и Дима туда же! Все умные — одна я дура!»
* * *
Когда машина скорой помощи подъехала к дому Ивана Петровича, растрепанная и вспотевшая Катя домывала последнюю ступеньку крыльца.
Вслед за бригадой она не пошла.
«Нечего мне там делать! — мстительно подумала Катя. — Надо будет, Дима позовет».
Она устало присела на лавочку возле дома. Солнце только что спряталось за горизонт, закатная дымка спешила смениться серыми сумерками. Вокруг стало тихо. Катя с кряхтением встала и пошла на огород, пока совсем не стемнело. Она убрала доску, приложенную к низу калитки.
«Чтобы куры не пролезли», — догадалась Катя.
Вошла в огород и замерла в восхищении.
С двух сторон тропки раскинулся цветник. Низкорослые георгины, хризантемы, астры разных форм и расцветок создавали определенный орнамент.
«Надо же, все цвета гармонируют, и по высоте подобрано! — завистливо вздохнула Катя. — Какой Иван Петрович молодец, а все бирюком злым прикидывается. Понимает красоту в жизни, оказывается!»
Она осторожно дотронулась до шапок цветов — они были шелковистыми, холодными и мокрыми.
В сгущающихся сумерках Катя поспешила по тропке дальше. Прошагала мимо грядки неубранной еще моркови с полегшей темно-зеленой ботвой. Черным пятном обозначился вскопанный участок земли, видимо, из-под убранного лука.
А вот дальше шли посадки картофеля. Катя присела на корточки, потрогала близлежащие кусты. Их листочки уже пожухли и начали отмирать, но толстые зеленые стебли картофельной ботвы держались у основания крепко.
«Не успел Иван Петрович выкопать картошку, заболел! — посочувствовала она старому ветеринару. — Сотки две посажено. Куда ему столько?»
Катя вернулась к дому. На лавочке сидел похожий на нахохлившуюся птицу Дима. Машина с бригадой скорой помощи уже уехала.
Глава 26
— Что сказали? В больницу надо? Плохо все, да?! — захлебнулась вопросами Катя.
Она плюхнулась на скамейку рядом с ним.
Он рассматривал свои узкие нервные пальцы и молчал.
— Что молчишь? — обиженно ткнула Диму в тщедушный бок Катя.
Он недовольно отодвинулся.
— Не согласился твой Иван Петрович на госпитализацию. Отказную подписал! Даже слышать о стационаре не захотел, — недовольно пробурчал Дима.
— Пневмония очень опасная, я знаю! Сонечка болела. Ужас! — голос Кати панически дрожал. — И как теперь быть?
— Терапевт назначил лечение. Антибиотики, гормоны внутривенно. Кое-какие препараты внутримышечно. Фельдшер с Порецкого ходить будет. А сейчас я капельницу поставлю.
Дима смотрел на утиравшую слезы Катю. Взгляд его потеплел:
— Не волнуйся, не дам помереть твоему боссу, — он ободряюще улыбнулся и поднялся со скамейки. — Вот что. Я сейчас Ивану Петровича прокапаю лекарства и уеду домой. Температура должна снизиться, и он, скорее всего, уснет. Вернусь около полуночи и отвезу тебя домой. Тебе на работу завтра, да и баба Люба с Сонечкой одни. Я с Иваном Петровичем сам до утра побуду.
— А покормить его можно? — уточнила Катя.
— Вот уеду, тогда покормишь, — согласился Дима. Он подтолкнул ее к крыльцу. — Пойдем в дом, темно уже!
— Подожди, — прошептала Катя, — давай в выходные выкопаем Ивану Петровичу картошку. Кто ему поможет? Никого у него нет. Давай в эту субботу, а?!
— Тьфу, ты! Кому про что, а вшивому про баню, — рассвирепел Дима. — Топай в дом давай, мать Тереза!
* * *
Катя решительно включила в зале свет.
«Да, болен! И что теперь, с голоду ему помереть?! Подумаешь, девять вечера! Ивану Петровичу сейчас силы нужны. А без еды, какие силы?» — вела она сама с собой внутренний спор.
Катя осторожно склонилась над Иваном Петровичем и прислушалась. Его дыхание оставалось шумным, но свиста уже не было.
«Господи, хоть бы он поправился!» — взмолилась она.
Катя внимательно осмотрела комнату: старая полированная мебель, тусклая от толстого слоя пыли; голые доски давно некрашеного пола, лампочка на витом проводе под выгоревшим желтым абажуром; серые тюлевые занавески свешивались с алюминиевых, под золото, гардин на подслеповатые деревенские окошки.
