был, когда все сбежались на вопли Александра.
Реакцией девочек Володя был разочарован. Он пытался убедить их, что бирки и список и есть неоспоримые доказательства его правоты:
– Хозяйки чулок тоже приютские!
На классах рукоделия ежегодно на перешивание ярлычков отводилось по два-три занятия. Одежды в казённых домах было немного – она переходила от старших к младшим и обязательно подписывалась, дабы, ежели кто что потеряет, не было соблазна свистнуть замену у соседа или соседки. Девочки отпарывали бирки – свои и мальчишек, которым негоже было заниматься шитьём, – от панталон, платьев, брюк, что стали не впору, и перешивали их на вещи, доставшиеся от воспитанников постарше. А ещё мастерили новые – вышивали на мелких обрезках ткани имена свежеприбывших.
Маришке ход его мыслей был понятен – едва ли где-то, кроме приютов, занимаются такой ерундой. Но она была слишком вымотана болью и новой порцией публичного унижения от приютских, которые ничего не позабыли, несмотря на происшествие с Александром, чтобы всерьёз раздумывать о Володиных домыслах.
У Насти же и воображения и желания хватило с лихвой, чтобы от Володиных доказательств не осталось и следа. Кажется, подружка даже задалась целью – вывернуть всё так, будто все, кроме неё, здесь полные идиоты. И у неё отлично это выходило. Жизненное правило «ничего не вижу – ничего нет», вероятно, хорошо обучило её находить объяснения совершенно любому, что выбивалось из привычной картины мира.
– Сколько ж этим чулкам лет, интег'есно? – нарочито задумчиво поинтересовалась Настасья, как Володя только завершил свой рассказ. Настоящая актриса. – Вот эта Гг'уша, – она дёрнула за чулок в его руке, и тот выскользнул, повиснув в её пальцах. – А что, ежели ей сейчас двадцать шесть и у неё пять детей? Вы поглядите, какие они стаг'омодные… Посмотри на шег'сть, она едва не г'ассыпается. И с чего ты вообще взял, что вещи не обзаводятся биг'ками в пансионах или лечебницах? А вдг'уг этот г'азвг'атник по юности ухлёстывал за кем-то из институток и таскал у них чулки, этакий тг'офей… А ещё я знаю, что Мокошины изменницы пг'ишивают биг'ки на свои непотг'ебные наг'яды. Чем лучше они выполняют свою г'аботу, тем щедг'ее у них клиенты. Даг'ят им разное, так чего ж и не подписать, чтоб какая дг'угая неумеха не подг'езала… Почто же вам знать, что это не их добг'о? А ещё? Что ещё ты там нашёл?
Володя ткнул ей в нос смятым жёлтоватым листком.
Маришка бросила на него короткий, едва ли заинтересованный взгляд. Мысли о смотрителе, ворующем женские чулки, заставили её руки покрыться гусиной кожей. Всевышние, с неё точно довольно. Ей пора убраться отсюда подальше!
Вот только следующие цыганские слова быстро заставили её внимательно прислушаться к разговору.
– Таня, – прошипел он. – Здесь написано «Таня». Вот гляди, оно последнее в списке.
Настя взялась за листок обеими руками, чуть сдвигая брови. Маришка заглянула ей за плечо. На засаленной бумаге, не слишком испещрённой записями, в конце ровного и аккуратного столбика имён, действительно значилось «Таня».
– И что? – только и сказала Настя, протягивая Володе обратно листок.
– И «что»? Серьёзно, Настасья?! – разозлился он.
– Мало ли, что ли, Тань у нас в Импег'ии? – ощетинилась в ответ приютская. – Это что-то должно доказывать, кг'оме того, что смотг'итель у нас г'укоблудник?
– Да что ты несёшь?!
– Ага, а ещё там Гг'уша, и Маша, и…
– Оно последнее! И почерк другой, и чернила другие, разуй глаза!
Настя снова выхватила у него список. Развернула написанным к нему и ткнула в самое его скорченное от злости лицо:
– А «Саша»? Там ещё «Саша»! Пег'ед «Таней», вот! – она замахала листком перед ним. – И тоже дг'угим почег'ком. И даже дг'угими чернилами. И что с того?! Как это г'азнится с тем, что я тебе уже сказала?
– А как с тем, что тебе сказал я?!
– Ты сказал, будто нас собг'ались пг'одавать на невольничьем рынке, – зашипела Настя. – Но как паг'а чулок и список из… сколько их тут? Девять? Девяти имён доказывает твои слова?
– Это значит, здесь были сироты и до нас!
– Да ну? И что с ними случилось? Всех их пг'одали, да? – Настя расхохоталась, швыряя бумагу Володе в лицо. – Все девять человек. Ах, какой маленький пг'иют! Не знала, что такие вообще бывают!
– О, ну у тебя, разумеется, есть другое объяснение!
– Пг'едставь себе! Тег'ентий извг'ащенец, вот и всё. Это не делает нашу будущую жизнь здесь лёгкой, согласна… Но это совег'шенно не подтвег'ждает твои выдумки о г'аботорговле, пг'ости уж!
Володя зарычал. Казалось, вот-вот и он накинется на приютскую. Они стояли с минуту, вероятно, и пожирали друг друга взглядами. Молча.
А Маришка только и могла, что таращиться на валяющийся листок бумаги у Володиных приютских туфель с заломами на носках.
Смотритель вёл список. Список кого?
Любовных похождений, как считала Настя? Зачем?
Нет. Нет, Маришка думала, дело в другом… Маришка была уверена, что дело в другом.
Имя «Таня» было написано неровным и размашистым почерком. Вовсе не другими чернилами, как сказал Володя. Просто нажим был иной. Это была другая рука, но не другой оттенок.
Почему?
У Терентия был подельник. Но кто?
Имя «Таня» было последним, но не единственным, что выбивалось из ровного столбика, выписанного аккуратным и округлым почерком. Другим почерком. «Саша» – вот что значилось прямо над ним.
Что за Саша – Маришка не имела понятия. Но то, что Таня могла быть их маленькой Танюшей, почему-то… не желало вызывать сомнений.
Совпадение?
«Мало ли, что ли, Тань у нас в Импег'ии?» – да-да, Настя сказала именно это.
Но только…
А что, если «Саша» – это Александр, Володин дружочек? Но отчего его имя значится раньше Танюшиного, если напали на него позже?
Чьи это имена?!
Маришка ни черта не понимала!
Если это не список любовных похождений, а… а, скажем, жертв, то тогда… Да нет. Почему их было девять? Почему такое число?
И что с ними случилось?
Продали работорговцам? Володя был прав? До них здесь приходилось побывать и другим сиротам?
Но почему всего девяти?
«А что, если?..»
Маришка вдруг похолодела. Ей не хотелось додумывать эту мысль. Но она не могла себя остановить.
Что, если это – это имена неверных, отданных в наказание этому дому? Самых… грешных? Что, если Терентий и его подельник, кем бы он ни был, не только его прислужники в обычном понимании этого слова. Но и в другом.
Что, если с княжеской усадьбой, с его умертвиями они… заодно?
Ей вдруг вспомнились служанкины слова, когда позавчера они оказались у той в каморке. Анфиса говорила о неупокоенных
