Кивнув, она обвела взглядом двор. Что у нее в хозяйстве осталось из ценного?
– Стало быть, Сид… пара коз… куры… и лемех плуга…
На плечо ей опустилась пчела, одна из тех, что постоянно вились, жужжали вокруг Самсона, точно вокруг какого-то особо медоносного полевого цветка. Абита осторожно сдула ее прочь.
– И пчелы. Полдюжины прекрасных ульев. За них можно хорошую цену взять. С медом и воском у всех сейчас туго, а значит, за пчел могут дать больше вампума, чем за все остальное вместе.
Тут Абита вспомнила о стоявшей у хлева повозке. Со дна повозка слегка обгорела, но в остальном вид сохранила вполне достойный.
– Абита, что такое «вампум»?
– А?
– Какая-то ваша еда?
– Нет, это ракушки. Вернее, бусины, выточенные из раковин, а изготовление их, насколько я слышала – занятие крайне долгое и непростое. За них люди покупают всякие нужные вещи, понимаешь? Будто за деньги… за монеты… будто за…
Не зная, как объяснить лесному созданию принцип денежного обращения, да вдобавок совершенно не в настроении для этаких объяснений, Абита умолкла на полуслове.
Самсон удивленно крякнул.
– Значит, вампум вы можете получить в обмен на самые разные вещи. К примеру, на кукурузу, или пчелиный воск. Верно?
– Верно.
– А после обмениваете вампум на другие вещи?
– Ну да. Именно так все и устроено.
– И тебе нужен вампум, чтоб выменять у Уоллеса землю.
Абита вмиг навострила уши.
– А ты умеешь делать вампум? Знаешь какие-то чары для этого? Но ведь, если так, то… если так, то…
Едва не захлебываясь от восторга, она вскочила, стрелой помчалась в дом, минуту спустя вернулась с Эдвардовым кошельком и, покопавшись в нем, извлекла на свет надтреснутую бусину вампума. Бусины с трещинами не стоили ни гроша.
– Вот, – пояснила она, вложив бусину в руку Самсона. – Наделай таких же… сколько сумеешь!
Сжав бусину в кулаке, Самсон смежил веки, сосредоточенно наморщил лоб.
– Положи руку сверху, – велел он.
Абита охотно послушалась.
– Абита, ты что-нибудь чувствуешь?
Минуту подождав, Абита сокрушенно покачала головой.
– Вот и я тоже.
Абита убрала руку, а Самсон, разжав пальцы, пригляделся к бусине снова.
– У нее нет голоса. У кукурузы есть, у живокоста есть, и у коз, и у пчел, а у нее нет. Наверное, это из-за того, что она нежива и оживать не желает. В ней даже духа, и того нет. Прости, Абита, но мне ее не дозваться.
– А-а, – не скрывая разочарования, протянула Абита.
Однако Самсон, не сводя взгляда с бусины, сдвинул брови и вдруг просиял. Поднявшись на ноги, он подошел к крыльцу, отыскал там метлу и поднял кверху ее черенок.
– Спой мне.
– «Спой»? Как это «спой»?
– Так же, как пела песню в тот день. Только без слов, голосом.
– Прости, Самсон, не могу. Не до песен мне нынче. Совсем.
– Доверься мне, Абита. Закрой глаза и пой. И думай о цветах в лучах солнца.
Абита хотела было возразить, но вовремя углядела огонь во взгляде Самсона и прикусила язык.
– Поверь мне, Абита.
Тяжко вздохнув, Абита откашлялась, смежила веки, негромко запела без слов, но, сколько бы ни старалась представить себе цветы, мысли снова и снова возвращались к обгорелым кукурузным початкам. Однако тут напев ее подхватил Самсон, и, повинуясь его бархатному, мягкому голосу, цветы распустились, расцвели, заиграли перед мысленным взором целым калейдоскопом красок. Вскоре земля под ногами откликнулась, пульс ее потянулся кверху из глубины, отыскал, нащупал Абиту, коснулся присущего ей волшебства, и в ноздри тут же ударила волна густого цветочного аромата. Напев зазвучал громче, еще громче, еще…
Абита открыла глаза и ахнула от изумления.
Пчелы… вокруг них с Самсоном вились, деловито гудели сотни и сотни пчел!
– Они явились к тебе, Абита. Ты их королева. Приказывай. Как им тебе угодить? Что совершить для тебя?
«Совершить? Да чем они мне помогут? Ах, Самсон, Самсон, ты так стараешься меня выручить, но мне нужно вовсе не это. Нужно мне… нужно мне… о, Боже милостивый, да! Понимаю! Вижу!»
Снова запев без слов, подхватив песню пчел, Абита принялась думать о меде, о большущих, обильных пластах восковых сот, облепляющих черенок метлы, вплетать этим мысли в пчелиный гул. Миг – и гудение пчел слилось воедино с ее напевом, а пчелы, устремившись к черенку метлы, принялись лепить, строить из пения, из волшебства, восковые ячейки.
Нет, дело было не только в пчелах, не только в самой Абите: это Самсон тянул, извлекал из самой земли ток волшебства и отдавал волшебную силу ей. На сей раз Абита видела эту силу воочию, в образе крохотных золотых искорок, кружащих в воздухе среди пчел.
Еще миг, и Абиту вновь охватило едва ли не чувственное, плотское вожделение, знакомое с прошлого раза, грозящее поглотить ее без остатка. Стоило волшебству Самсона слиться с ее волшебством… казалось, грудь Абиты вот-вот разорвется от переполнившего душу и сердце восторга. Вместе, вдвоем, они растили, лепили из волшебства пополам с воском ячейку за ячейкой.
Небо с Ручьем присоединились к пчелиному рою, закружили над головой, подхватили радостный смех Абиты.
Самсон прислонил метлу к изгороди, и пчелы, продолжая творить свое пчелиное волшебство, принялись украшать гирляндами сот столбы опор и поперечные жерди. Золото меда сверкало, искрилось в лучах восходящего солнца.
– Самсон, много они еще могут собрать?
В ответ Самсон недоуменно пожал плечами.
– Откуда мне знать? Чары творишь ты. Как долго ты еще сможешь петь?
«Хоть целый день, – подумала Абита. – Хоть целый день, дотемна».
Глава восьмая
– Одному мне не справиться, – объявил Лес, в ярости глядя на Небо с Ручьем. – Вы должны мне помочь, иначе мы от нее не избавимся.
Товарищи отвели взгляды в сторону.
– Вы глаз-то не прячьте! Не спрятаться от всего этого!
Взобравшись на груду черных каменных глыб, Лес остановился у деревца.
– Глядите! – велел он, ткнув пальцем в иссохший лист. – Глядите!
Взглянув на деревце, дикие зябко поежились.
– Паупау увядает у нас на глазах. А почему? Вы оба знаете. Абита крадет у него волшебство. Видели, как она с пчелами? Чувствуете, как в ней сила растет? Эта Абита не такова, какой с виду кажется. Боюсь, она вроде ведунов и знахарей из прежних времен. Вроде него, шамана. И вот теперь-то, войдя во вкус, она тоже не остановится, захочет большего, большего, пока всему не настанет конец. Ее взор уже стал так остр, что она видит нас, хотим мы этого, или нет.
