– Что стоим, кого ждем? Или тебе особое приглашение нужно?!
Обрадованный Буш трусцой побежал к грузовику, оттолкнулся от широкой ступеньки, птицей-ласточкой влетел в кабину, захлопнул за собой дверь, и тяжелая фура, низко урча мотором, грузно, медленно выехала на серую трассу, отороченную по краям нежным утренним ледком.
– Спасибо, – сказал Буш.
– Спасибо не булькает, – привычно парировал Колька, потом покосился на белобрысого, хмыкнул: – Ладно, расслабься, все свои. Тебя как зовут?
– Максим Максимыч, – отвечал Буш.
– Ишь ты, Максимыч! Ну будем знакомы, Максимыч. Меня Колька зовут, или, для своих, Беспалый.
И он, оторвав от руля, показал Бушу левую руку, на которой в самом деле не было двух пальцев – мизинца и безымянного.
– Несчастный случай? – сочувственно спросил Буш.
– Родился не у тех родителей, вот мой несчастный случай, – буркнул Коля. – Пили бы меньше, так у меня, может, вместо восьми пальцев все двенадцать были бы…
Было ясно, что Колька шутит, к уродству своему давно уже притерпелся и воспринимает его философски. Но Буш отнесся к его словам серьезно.
– Родители тут могут быть и ни при чем, просто генетический сбой. Между прочим, такое отклонение часто встречается у людей гениальных или просто выдающихся.
– Моей гениальности, Максимыч, только на то и хватило, чтобы водилой стать, – ухмыльнулся Колька.
Замолчали. Колька рулил, Буш думал о чем-то своем и, в отличие от большинства попутчиков, не считал долгом развлекать водителя байками. Дорога катилась навстречу тяжелая, круглая, серая, по обочине стояли черно-зеленые, угрюмые, вечно мерзлые ели, за которыми, чудилось, пряталась сумрачная, древняя, медвежья страна с мрачными, медвежьими же порядками. Лишь кое-где на асфальтированных пятачках пространства порядки эти слегка разжижались культурой и человечностью, чтобы за ближайшим поворотом сомкнуться на горле еще крепче – до дрожи, до смертной судороги.
Колька включил радио. Там грубо ругались: то ли юмористическая программа шла, то ли общенациональные новости. Колька поморщился, сплюнул, выключил. Снова воцарилась тишина, прерываемая только тяжелой натугой мотора.
Колька все же не выдержал молчания, заговорил первым.
– Бежишь от кого-то? – спросил он небрежно, а сам все смотрел вперед, на дорогу, как будто надеялся увидеть там что-то, чего не увидел за предыдущие пятнадцать лет.
Буш выдержал паузу, неопределенно пожал плечами, что тоже можно было расценить двояко: может, бегу, может, нет, всякое может быть. Но Колька понял все правильно.
– Ясно, не дурак, – буркнул он. – Бежишь – не бежишь, не мое собачье дело…
Буш рассеянно кивнул, решив, что теперь уже наконец поедут молча, но дальнобойщик полагал иначе.
– Столичный житель? – спросил коротко.
Буш задумался – на малый только миг. Как ответить, что? Сказать, что не столичный, пойдут новые вопросы – откуда, да что за жизнь там, где нет дворца, пирамиды кадавра и божественного базилевса. А вопрос, знаете ли, вопросу рознь, на ином ведь и засыпаться можно. Поэтому, подумав совсем чуть-чуть, Буш все-таки кивнул утвердительно, дескать, ваша правда, дяденька, столичная я штучка, а как же иначе…
– А чем по жизни занимаешься? – не унимался Беспалый.
– По жизни я доктор. – Тут Буш не соврал, тем более что докторов все побаиваются, и это в глазах народа дает им некоторое преимущество перед простыми смертными.
– Наук доктор или настоящий?
– Настоящий… – признался Буш, хотя знал, что некоторые гомеопатию медициной не считают. Но если все время на дураков оглядываться, то так ведь и будешь всю жизнь ехать на дальнобойной фуре и никуда в конце концов не доберешься.
– А чего лечишь? – Водитель попался какой-то удивительно настырный, Буш даже напрягся немного.
– Смотря по тому, – неясно отвечал он, – а также как придется…
Опять ехали молча, и дорога катилась под колеса асфальтовым катком, а пустые зябкие поля сменялись черно-зеленой еловой глухоманью. Время от времени Буш чувствовал на себе косвенные взгляды водителя. Так, бывает, посматривают на некрасивую девушку, заинтригованные ее некрасивостью, которая есть тайна не меньшая, чем женская красота, за которой может ничего и не быть, а вот за некрасивостью всегда что-то да кроется…
По-прежнему не отрывая глаз от дороги, Колька вдруг сказал как-то очень нежно, почти пропел:
– А говорили тебе, доктор, что ты на базилевса похож?
Буш вздрогнул от неожиданности, подумал немного, выдавил фальшивую улыбку.
– У нас, – сказал, – каждый второй на него похож. Такой уж фенотип.
– Нет, я не про фенотип, – покачал головой Беспалый. – Ты и правда похож. Только помоложе будешь. Может, родственник?
Буш сделал серьезное лицо.
– Да, – сказал, – родственник. Он мне – двоюродная бабушка. Только никому не говори.
Беспалый засмеялся неожиданно радостно, даже машина чуть вильнула.
– Ты, я гляжу, не боишься.
– А кого бояться?
– Да хоть меня. За такие слова о базилевсе знаешь что могу с тобой сделать?
– Что?
– Что угодно. Могу, например, взять и высадить посреди дороги.
– Ты высадишь, другой подберет – мир не без добрых людей, – отвечал Буш.
Колька поглядел на него с удивлением, ничего не сказал. Снова дорога катилась под колеса, снова ехали, думая каждый о своем. На черной приборной панели потряхивало красным стрелку тахометра, а спидометр держался ровно на девяноста километрах – ни вверх, ни вниз.
Наконец Колька выговорил мечтательно:
– А я бы хотел быть базилевсом. Сидишь, ни черта не делаешь, и все бабы твои…
– Да, бабы – да… – рассеянно кивнул Буш, глядя в сторону.
Беспалый глянул на пассажира, сказал как бы между делом:
– Одно плохо: говорят, у него в спальне крокодил живет.
– Не крокодил, варан, – механически поправил Буш.
И обмер…
Покосился на водителя. Тот усмехнулся криво:
– Значит, бывал все-таки во дворце. Может, оттуда и бежишь?
Буш молчал, лихорадочно перебирал варианты: что сказать? Но Беспалый его опередил.
– Не дрейфь, не выдам…
Буш на всякий случай попытался отбиться.
– С чего ты взял, что я из дворца?
– А как ты про варана узнал?
– А ты как?
– Пацаны рассказали. – Колька притормозил перед поворотом, фуру чуть-чуть, но занесло все-таки, он хотел чертыхнуться, передумал. – У нас, у дальнобоев, везде уши, много чего знаем.
