— Уверяю вас, она вполне настоящая. И, откровенно говоря, реальность в её случае может оказаться сильнее любых легенд. Скажите, а ваши родственники чем занимаются?
— Мой отец — психоаналитик, у него частная практика, а мать — врач в психиатрической клинике.
— Отлично, — она сильно впечатлилась. — Почему же вы хирург?
— Пришлось жестко отстоять своё право на самоопределение, — усмехнулся он. — А вам не приходилось? Ваша матушка не видела вас своей ассистенткой?
— Я практиковалась у неё некоторое время, а потом увлеклась детскими болезнями.
— И в планах своя клиника?
— Пока нет, меня вполне устраивает та, где я сейчас. Не хочу заниматься административными вопросами.
— Понял. Скажите, а почему вы одна?
— В смысле? — поворот разговора застал её врасплох.
— У вас ведь нет мужа или просто мужчины, с которым вы встречаетесь?
— Нет, — покачала она головой.
— Так почему же?
Доменика задумалась.
— Не знаю, — честно ответила она. — Я как-то к этому не стремилась. Наверное, мне пытались дать понять о своём расположении некоторые люди, но я… видимо, была к ним невнимательна. Знаете, я, наверное, слишком в себе, то есть в своих личных исследованиях и в работе.
— А что за исследования? — мгновенно отреагировал он.
— Если станем друзьями — расскажу, — рассмеялась она.
— Ничего же не мешает ими стать, так?
— Как будто нет. Но мне видится, что сейчас вам хотелось бы отнюдь не дружбы, — понимает ли он вообще, с кем пытается связаться?
О нет, ей несложно бывало отпустить себя на ночь или несколько ночей с коллегами, с юными ординаторами или пару раз даже с матушкиными пациентами — в бытность её ассистентом, конечно. Тело есть тело, его потребности необходимо учитывать, иначе с ума сойдёшь. Но никто из них не пытался с ней ещё и дружить! Обычно обеим сторонам было достаточно секса.
Ей не была знакома мучительная неразделённая любовь — увидев, что к ней интереса нет, а это ей всегда было видно очень хорошо, она просто шла дальше, туда, где этот интерес будет. Сладкой разделённой любви она тоже не знала, скорее, всегда останавливалась на уровне явственно выраженной взаимной симпатии.
И вот он сидит тут перед ней — коллега, отличный специалист, с ним интересно разговаривать, это она уже поняла. Не из её клиники, значит — никаких осложнений в работе. Взгляд заметался, выхватывая какие-то отдельные детали его облика. Высокий, худощавый, при этом абсолютно не сутулится, пальцы длинные, тонкие и уверенные, прямой нос, четко очерченные губы, и глаза — в них было столько восхищения, сколько она не встречала за всю свою жизнь, пожалуй.
А потом это восхищение выплеснулось наружу и затопило её, и снесло все бастионы, возведенные её рассудком так умело и тщательно. И чтобы не пропасть совсем, нужно было держаться за него, держаться крепко, не отводить взгляда от его глаз, не отрываться от тех самых четко очерченных губ. Разве что помочь с пуговицами на спине, их там почти пятьдесят, и она бесконтактно с ними всё равно справится быстрее, чем он руками. Молнии она в таких ситуациях расстёгивала машинально, не глядя, платья всё равно что сами на пол валились, чем всегда восхищали мужчин, ну а тут — подумаешь, пуговицы.
Когда пуговицы, молнии, ремни и прочее были побеждены, она ещё успела подумать, что дурацкая у неё гостиная — ни одной удобной поверхности. Впрочем, на полу лежал ковёр. Она всё хотела от него избавиться — глупость ведь, зачем он здесь нужен?
Но на этом ковре они в итоге и остались.
* 98 *
Доменика попыталась сесть, оказалось, что стол, под который они каким-то неведомым образом закатились, для этого низковат. Выбралась из-под него, попыталась собрать растрёпанные волосы в кучу, но Бруно остановил её.
— Не нужно ничего делать. Пока. Вы совершенны, Доменика, оставайтесь таковой, пожалуйста.
— Вы мне не привиделись? Это не было галлюцинацией? — улыбнулась она.
Потом подумала, дотянулась и поцеловала его. Сама и просто так. Потому, что с ним хорошо.
— В таком случае, у нас удивительно сходные галлюцинации. Это странно, вам не кажется?
— Нет. Бывает всякое, поверьте. И вообще, поднимайтесь.
— Вы хотите выпроводить меня? — он с ходу не поверил, а потом резко погрустнел.
— Вот ещё! Я не люблю лежать на жестком. Пойдёмте, — она взяла его за руку, потянула за собой.
Разгромленную гостиную она рассмотрит утром.
Дверь в спальню была закрыта, и хорошо. Доменика открыла её, отодвинула ногой в угол какие-то вещи и лишние подушки.
— А эта дверь куда ведёт? — спросил Бруно, кивнув на ту, что сверкала медной ручкой рядом.
— В лабораторию, — улыбнулась она.
— А покажете? — у него даже глаза загорелись.
— Это возможно. Если… — она запнулась.
— Если, кроме прочего, будем ещё и друзьями? — усмехнулся он.
— Примерно так. Но сегодня я не хочу об этом думать.
— А чего вы хотите?
— Хочу быть с вами одним целым. А лаборатория подождёт.
40. О самосовершенствовании и не только о нём
* 99 *
В субботу утром Элоиза ехала в Санта-Магдалена, и было ей неспокойно. Что такого собирается с ней делать старшая Доменика, раз велела дождаться, пока организм придёт в относительную норму? Накануне родственница сама позвонила, спросила, готова ли она, Элоиза, заниматься, чем собиралась, и если готова — так пусть берёт и приезжает, завтра как раз есть время.
В итоге Элоиза заранее напряглась, накануне не осталась ночевать у Себастьена, спала плохо и была предсказуемо в отвратительной форме.
Доменика осмотрела её и тоже осталась недовольна.
— Ты почему еле живая?
— Утро, суббота, а раннее вставание никому ещё пользы не приносило, — пробурчала Элоиза.
— Не скажи, миллионы людей встают с рассветом и не жалуются, — отпарировала родственница, всегда, сколько Элоиза помнила, довольствовавшаяся четырьмя-пятью часами сна.
— Я не уверена, что вообще способна делать что-то осмысленное, — созналась Элоиза.
— Но ведь ты как-то сюда добралась? Или тебя довезли?
— Добралась. Но в этом деле ни мозг, ни что другое мне не требуется — достаточно рефлексов.
— Вот ими-то мы и займёмся. Рефлексами. Ты помнишь, что должна делать?
— Да, я об этом думала, пыталась вызвать у себя нужное состояние и, как мне казалось, достигала его.
— Сколько времени тебе на это требовалось?
