Телефон заверещал, извещая о том, что в мире есть работа.
— Слушаю, Гаэтано, — он одной рукой придерживал Джиневру, второй ответил на звонок, и да, это нужно сделать сегодня. — Я буду где-то минут через сорок, скажи, пусть подъезжают.
— Тебе уже нужно на работу? — подняла она голову.
— Да, именно так.
— Тогда поехали домой.
И они поехали домой.
45. И о позитивном подкреплении
* 105 *
В пятницу вечером Себастьен возник в телефоне довольно поздно — часов в десять вечера — и спросил, принимает ли Элоиза вот прямо сейчас. Отчего ж не принимаю-то, подумала она, и спросила — ужинал ли он.
Он ужинал, но с удовольствием выпьет чего-нибудь вместе с ней. И пусть она не беспокоится, он всё сделает.
Значит, можно расчесать не вполне просохшие волосы, которые вдруг с чего-то захотелось неурочно помыть, и что-нибудь на себя надеть — кроме нижнего белья.
Себастьен появился как раз, когда она оделась и выбралась из гардеробной. Показал Гвидо, куда ставить нагруженный поднос, и когда тот всё сделал и исчез — просто сгрёб Элоизу в охапку и рухнул вместе с ней на диван.
— Как здорово, что в мире осталось ещё что-то стабильно и неизменно хорошее, — выдохнул он.
— Рассказывайте, — она улыбнулась и погладила его по щеке.
Всю неделю он пропадал где-то в окрестностях своей семьи, налаживал там то, что или давно поломалось, или было таким изначально.
— Я даже не знаю, с чего начать.
— Вам удалось поговорить с вашей девочкой?
— О да. Неоднократно.
— Она вас слушает? Реагирует?
— Да, она получила на растерзание довольно крупный и довольно крепкий объект. Меня уже не испугать воплями, сквернословием, откровенным враньём и летящими в меня чашками.
— Вы поймали все чашки, я полагаю? — уточнила она.
— Да, чем поверг дочь в панику. Также я ловил диванные подушки и что-то ещё, уже не помню.
— Не отправляли их обратно? — рассмеялась Элоиза, представив картинку.
— Подушки и мягкие игрушки — отправлял. Кажется, заработал на этом какие-то очки. Сын посмотрел на нас и сказал, что мы и вправду родственники.
— Вы отлично держитесь, как мне кажется.
— Она сначала подумала, что я вроде моей матери — меня можно задобрить вежливыми словами, а учителям в школе сказать, что я занят, и меня не надо беспокоить. Но я же другой, я же если даю кому-то поручение, или если с кем-то договариваюсь, то я потом слежу, как оно происходит. Джиневра никак не может смириться с неизбежным — что я узнаю, была ли она на дополнительном занятии, и мне непременно расскажут, если она опять возьмётся доводить мальчишек в классе до бешенства. И я на это как-то отреагирую, причем не так, как она привыкла.
— А что ваша матушка?
— Потихоньку злорадствует. Рада без памяти, что я избавил её от контактов со школой.
— А ваш сын?
— Получил поход на гонки вместе с сыном вашей кузины Джины. Был доволен. Он считает, что Джиневру надо пороть, тогда от неё будет толк. Я же пока только лишал её карманных денег, и ещё интернета на сутки. Сказал, будет повод — лишу на более длительный срок.
— И как вы всё это пережили?
— С трудом, откровенно говоря. Я уже очень давно не налаживал отношений с людьми, которым это было не нужно. Хочу выдохнуть. Хочу побыть хотя бы до воскресенья в нормальном мире взрослых людей.
— А как она вам вообще? Ваша дочь? Вы ведь её не так хорошо знали до этой весны?
— Как будто не безнадёжна. Или это я не безнадёжен? Но понимаете, мне нужно было найти в ней хоть что-то, что привлекало бы. Иначе совсем плохо. Она же не монстр, и не враг, она просто маленькая девочка.
— У вас есть фото?
— О да. Свежайшие. Она то и дело снимает селфи со мной, и потом шлёт их мне тоже, — Себастьен достал телефон и показал несколько своих фотографий вместе с красивой девочкой, очень на него похожей.
- Внешне она очень похожа на вас.
— Лучше бы не внешне, но уж как есть. По характеру она — вылитый мой братец Сальваторе. Семейное упрямство, семейная наглость и семейная же уверенность, что всё сойдет с рук.
— А перед подружками вами не хвастается? Я бы хвасталась.
— Не знаю. Я, конечно, пару раз разнял буквально вот этими руками её свары с одноклассниками, но теперь она уверена, что я её спасу в любой ситуации, и местами стала ещё невыносимее. И она не подчинённый, которого можно уволить. И приказать ей я не могу. То есть могу, но она не послушает.
— Но она вас вообще когда-нибудь слушает? Слышит?
— Вроде бы иногда — да. Или мне кажется.
— Но вы не сдаётесь?
— Пока не сдаюсь, сердце моё.
— И правильно, — столь целеустремлённым мужчиной сложно не восхищаться.
Телефон тренькнул, он извинился и глянул.
— Например, вот, — показал ей.
Элоиза взяла и посмотрела. «Спокойной ночи, папа», плюс стикеры, смайлы сердечками и что-то там ещё.
— Не так плохо, как мне кажется. Отвечайте, — и с улыбкой вернула ему телефон.
— Скажите, зачем вот это всё обилие безумных картинок? — он страдальчески на неё глянул.
— Наверное, это проще, чем написать. Или сказать словами. Я думаю, вы пробудили в ней какие-то ростки симпатии, и они вот так проявляются.
— Хорошо, пусть так нынче выглядит симпатия, — он кивнул и принялся отвечать. — Но извините, я старомоден, и буду в ответ пользоваться исключительно словами.
— Процесс запущен, всё не так плохо, как может показаться, и вообще — я в вас верю.
- Мне это очень приятно. А сейчас — ну их всех. Кроме них, у меня ещё вы. Мне очень недоставало вас рядом всю эту неделю.
— Я вот она, и я тоже, безусловно, у вас, — смеясь, проговорила Элоиза.
И дальше уже им просто было хорошо вдвоём.
