— Если вы не против, Харвис, то я хотел бы стать восприемником вашего первенца, — Альден вдруг смутился, став каким-то непохожим на себя, и повторил: — Если вы, конечно, не возражаете.
— Замечательная мысль, ваше высочество. Я согласен, — Харвис даже обрадовался. По традициям Эльсингфосса восприемника считают братом родителей ребенка — значит, принц в самом деле отказывался от каких-либо претензий на Эвглин. Полковник махнул рукой и произнес:
— Эх, дружище, обошел ты меня на повороте. Тогда занимаю место со вторым ребенком!
Харвис и тут согласился. Хорошие друзья — великое дело, а за этот год они действительно стали настоящими друзьями. Он решил, что и Эвглин не будет спорить.
Без четверти двенадцать вся их компания собралась на поле для игры в мяч. Драконы заняли свои места, и Харвис, проверив готовность «Поцелуя феи», заметил, что они нервничают, то и дело выплевывая в небо струйки пара. Он в очередной раз подумал о Пушке, который больше никогда не увидит Эвглин, и пронзительная жалость скребнула по сердцу.
— Готовы? — крикнул Харвис, и кто-то из погонщиков драконов проорал в ответ:
— Смотрите! Там, на холмах!
Драконы взревели и дружно присели, едва не стряхнув погонщиков.
Харвис обернулся и увидел, что над холмами клубится грозовое дымное марево. Изредка по клубку растущей тьмы пробегали суставчатые пальцы молний, и внутри, там, где зарождалась гроза, что-то постоянно двигалось. Внезапный порыв ветра сорвал с принца шляпу, прокатил ее по траве, словно отрубленную голову казненного, но Альден не заметил этого. Он стоял у края поля, словно завороженный, и тьма медленно катилась прямо на него.
— Огонь! — заорал Харвис. — Жгите ее! Жгите, мать вашу!
Драконы взревели и выпустили широкие струи гудящего пламени.
* * *
Они выехали за город ранним утром.
Геля подумала и решила взять с собой только большую аптечку. Таня одобрила выбор: неважно, что в Эльсингфоссе магия может вылечить почти все болезни — лекарства с родины никогда не помешают. Собирая Гелю в дорогу, Таня то шмыгала носом, понимая, что если все пройдет удачно, она больше никогда не увидит подругу, то вдруг начинала зачарованно улыбаться, когда представляла, как в распахнутых вратах откроется другой мир, и это будет по-настоящему, а не просто описанием в книге. Пушок ни о чем не думал: он сидел в рюкзаке, который водрузили на спину Кира, и хрустел печеньем. Глядя на Кира, Геля думала, что он ждет ее возвращения в Эльсингфосс примерно так же, как люди ждут визита к зубному врачу. Пусть все уже начнется, пройдет и закончится, и можно будет жить дальше.
— Ну что? — спросила Таня. — Готова?
Геля бросила в сумку коробку с зубными щетками — модель, которой пользовались на родине Харвиса, так и не пришлась ей по душе — и ответила:
— Да, можем отправляться.
Вскоре они уже заняли места в небольшом пригородном автобусе. Глядя в окно на пролетающие мимо дома, уличную рекламу и прохожих, Геля думала, что смотрит на все это в последний раз — и ей почему-то не было грустно. Она спокойно прощалась со своим миром, покидая его по собственной воле, и понимала: что бы ни случилось, она все равно будет вспоминать и этот город, и шумные автомобили, и компьютеры с интернетом, и своих друзей, которые просто взяли и пришли на помощь, когда это было нужно.
Но сейчас она сделала свой выбор.
— О чем задумалась? — спросила Таня. Геля обернулась к ней и увидела, что подруга смотрит на нее с любовью и теплом.
— Да так, ни о чем, — ответила она. — И обо всем сразу. Прощаюсь со всем, в прошлый раз не успела.
Таня махнула ладонью по щеке и сказала:
— Ты поплачь, если захочется. Это будет правильно.
Геля уронила слезу уже потом, когда они вышли из автобуса — остановка по требованию была в полях, где до ближайшего населенного пункта было, как выражался Кир, два горизонта. Стоя в траве, Геля думала, что место выбрано идеально. Никаких лишних свидетелей. Никто не увидит, что гроза разыгралась среди тумана по воле тоненькой рыжеволосой девушки.
— Без четверти двенадцать, — сказал Кир и спустил с плеч лямки рюкзака. Пушок выбрался на свободу и, лизнув сперва Киру, а потом Таню, прижался к Гелиным ногам, словно боялся потеряться. — Пора начинать… наверно.
Они обнялись и некоторое время так и стояли втроем, понимая, что прощаются навсегда, что именно здесь и сейчас наступает конец их дружбе. Таня опомнилась первой и, вытирая заплаканное лицо, сказала:
— Давай, Гелька. Пора.
Геля шагнула по траве, не понимая, что надо делать. Пушок потянулся за ней, сумка оттягивала руку. Над миром был тихий, уже совсем осенний день, солнце лениво выглядывало сквозь тонкую вуаль облаков, затянувшую небо.
«Я не знаю, — подумала Геля и попросила: — Я не знаю, что мне сейчас делать, но очень хочу вернуться. Помоги мне. Пожалуйста, помоги мне».
Она не знала, кого именно просит — Бога, своего нерожденного ребенка, все волшебство всех миров. Но ее услышали. Геля не могла сказать точно, что именно случилось — просто ей показалось, что мир дрогнул. Встряхнулся, желая сбросить с тела налипшую соринку.
На мгновение ей стало страшно. Солнце, которое еще недавно лениво смотрело из-за тонкой пелены облаков, исчезло. На мир легла тень. Геля не сразу поняла, что по траве прошел ветер — и вдруг рванул, невольно заставляя прижиматься к земле.
Пушок заскулил, тоненько и испуганно. Кир закрыл собой Таню. Геля стояла в траве, чувствуя, как невидимая сила давит на пленку между мирами, которая стала сейчас совсем тонкой. «Помоги мне», — снова взмолилась Геля так горячо и страстно, как никого и никогда не просила.
Тогда золотая точка в ее животе содрогнулась, и хлынул дождь.
Геля моментально промокла до нитки. Дождь ревел, обрушиваясь с неба тяжелыми потоками воды, дождь грохотал, безжалостно стегая водяными плетями по телу. «Повышенная влажность, — вспомнила Геля, — все так, как надо. Как было в Приграничье и в лесу». Кажется, Таня испуганно вскрикнула; Геля посмотрела вперед и вздрогнула.
Впереди клубилась тьма — густая, исчерченная молниями. От нее тянуло мертвящим холодом, и, если бы не Пушок, который вдруг заорал и ринулся вперед, Геля бы точно не отважилась сделать хоть шаг. Но варан бежал прямо в грозовой мрак, и его негромкий писк постепенно становился громче, обретал новые тона и краски, превращался в рев.
Варан рос. Вот по траве хлестнул хвост с проступившими знакомыми шипами, вот вытянулась шея, вот морда обрела знакомые драконьи черты, а на спине прорезались крылья, крепнувшие с каждой секундой.
— Пушок! — закричала Геля и бросилась за ним. Дракон, маленький и нелепый в сравнении со своими собратьями, сейчас был удивительно прекрасен, словно геральдический зверь на рыцарском щите. Поскользнувшись на сырой траве, Геля свалилась на землю, и в ту же минуту Пушок обернулся, подхватил ее зубами за ткань рубашки и забросил себе на спину.
