Несмотря на всё, что ей пришлось испытать из-за Рэйчел, несмотря на то, что она от безвыходности лично обвинила её во всём, несмотря на то, что она всё меньше верила в то, что всё иначе, а иногда и вовсе в это не верила… Несмотря на всё это, теперь, когда Рэйчел погибла, а Саре почти дарована долгожданная свобода, она всё чаще вспоминала о своём принципе. Нельзя цепляться за одну версию, какой бы подходящей она не была. Никогда. И теперь, без возможности ещё раз увидеть Рэйчел, в ожидании совсем скорого возвращения в отдел, Сара постепенно начинала чувствовать: она должна быть верна своим принципам. Даже в такой ситуации. Особенно в такой.
Что, если Рэйчел — не преступница, а жертва? Что тогда?
Тогда её визит к Паркер объясняется лишь желанием проявить самостоятельность и принести пользу в этом деле. Если честно — Сара не верила, что самоубийство Одри не было таковым. Рэйчел, даже зачем-то посетившая Одри, вряд ли имела отношение к её смерти. У Майкла и Уолтера были вроде какие-то сомнения на этот счёт, но у Сары их не было.
Тогда то, что она якобы нашла у Ричарда, было подброшено туда кем-то совершенно другим.
Тогда она обвиняла её только лишь потому, что обладала фактами, ошибочно указывающими ей на Сару — она лишь хотела справедливости и продвижения в расследовании. Сара вспомнила лицо Рэйчел, когда та сообщала ей, что было обнаружено в квартире Хоффмана. Искреннее презрение и разочарование. Да, похоже, Рэйчел тогда свято верила в то, что Сара виновна, и это было для неё полной неожиданностью. Неприятной неожиданностью. И почему такие мелочи вспоминаются ей, когда Рэйчел уже мертва? Да, насчёт этого… Официально — несчастный случай. Разумеется, это понятно: особенности дороги, скорость, погода — всё было против Маккартни, и всё вместе привело к трагедии.
Но кто может сказать, почему она была так неосторожна, ехала так быстро, и вообще, что она там делала? Уже никто и никогда. И если всё-таки считать Рэйчел жертвой, то тогда её звонок — последний звонок — был самым важным во всём этом запутанном деле. Она хотела сообщить Саре что-то крайне важное, хотела успеть сделать это, пока не погибла — и не успела. Что же она хотела ей сказать? Этот вопрос мучал Сару больше всего.
Теперь, когда Маккартни погибла, чем больше Сара думала об этом, тем меньше могла отрицать — всё это и правда чересчур ладно и складно. Она понимала недоверие тех людей, которые его не скрывали, но которые всё равно выпустят её отсюда — это и правда выглядит очень удобно. Все их обвинения, которые проверялись бы и проверялись, теперь тяжким грузом навсегда легли на Рэйчел. Она не сможет оправдаться, не сможет сказать им хоть что-то по этому поводу. Она безмолвно и безоговорочно виновна — и это теперь как клеймо. Да, удобно. Ничего нельзя больше узнать или доказать — только поверить и в который раз повозмущаться, какой же дрянью оказалась Маккартни и как же тоскливо, что они никогда не узнают её мотивов.
Чем больше Сара думала обо всём этом, тем меньше она что-то понимала.
Она закрыла лицо ладонями. Право слово, если она ещё хоть минуту потратит на обдумывание всего этого, стены вокруг неё сожмутся и переломают ей кости. Нет, хватит. Только не здесь и не сейчас. Хватит об этом думать.
Позже.
Баррингтон уже здесь, с ними. Митчелл тоже уже совсем скоро выпишется. Они снова заживут нормальной жизнью. Отдел вновь наполнится жизнью, энергией и азартом. Против своей воли Сара подумала, что Маккартни внесла бы значительное оживление в их жизнь, если бы продолжила работать с ними. Молодняк всегда оживляет.
Внезапно Сара почувствовала себя отвратительно старой. Или это просто усталость?
Наверное, Уолтер прав. Ей нужен будет отпуск.
А там видно будет.
* * *
Совершенных людей не существует. Это известно всем. На самом деле не существует вообще ничего совершенного. Люди подтверждают этот факт особенно ярко.
В каждом человеке полно изъянов. Не внешних, разумеется — кого они по-настоящему волнуют? Внутренних. Изъянов сущности. Души, если угодно, хотя души тоже не существует. Их действительно полным-полно. У каждого. Но это не такая уж беда, все прекрасно живут с ними и даже дают жить другим. Но кроме простых изъянов существует один Изъян. Самый главный, самый влияющий на сущность, самый опасный и самый родной для человека. Он есть у каждого. И если от обычных изъянов души при очень большом желании и усилии можно избавиться, или хотя бы уменьшить их силу, то от Изъяна избавиться нельзя никак. Потому что он — это часть человека. Это он сам.
Нет, конечно, нельзя сказать, что человек — это один большой Изъян (хотя многие с этим бы согласились, а уж несчастная и убиваемая людьми природа однозначно вынесла бы им такой вердикт), но без этого своего Изъяна человек был бы уже не собой.
Человек может лишиться части себя, он может потерять руку или ногу, это, разумеется, довольно важные части человеческого тела. Человек может лишиться себя или части себя и в психологическом смысле, пережив или совершив что-то вроде предательства (в том числе и себя самого), или что-то жуткое, или потеряв веру в себя, или ещё по каким-то причинам. Но это всё психология. А лишиться сущности невозможно. Поэтому Изъян всегда с человеком. Он внутри него. Он влияет на человека, даже если тот этого не хочет. Даже если тот отрицает, что он на него влияет.
Окружающие чаще всего не знают об Изъяне. Они, конечно, постепенно осознают изъяны человека, но только очень близкие люди в конце концов узнают об Изъяне, но и то не всегда. А вот человек всегда знает о своём чудесном друге. Рано или поздно узнает. Никто на свете не может понять человека так, как он сам.
Никто не может заглянуть в него, кроме него самого. Только сам человек знает о себе всю непритязательную правду. Всю правду. Что даёт ему возможность использовать это знание себе во благо, совершенствуясь и приспосабливаясь. Наиболее удачливым помногу лет удаётся сдерживать свой Изъян. Но всё равно, рано или поздно, всегда, Изъян проявляет себя. Обычно в самый неожиданный, неподходящий или критический момент. И тогда всё меняется. Всё, на что он и его проявление может оказать влияние. То есть — всё вообще. Жизнь претерпевает нехилые изменения. Не человека, так его окружения. Всегда. Это как химическая реакция, как падающие домино — начнётся, и уже не остановить, и одно потянет за собой другое. В общем, довольно интересная штука этот Изъян. Интересная, влиятельная и опасная. Конечно, есть у людей и достоинства. И, наверное, Достоинства. Которые, по идее, должны быть противовесом изъянам и Изъяну. Но если честно — всем плевать на хорошее в людях, когда в них открывается плохое. Это так, даже если это кажется несправедливым. Справедливости, кстати, как и совершенства, не существует.
Уолтер, конечно, не был исключением из своей теории. Он это отлично знал. Знал полный набор своих изъянов. И, разумеется, Изъян.
Власть.
Вот то, к чему Уолтер никогда не был равнодушным. То, к чему он не смог бы быть равнодушным даже при всём желании. Это была даже не любовь к власти, а какое-то болезненное стремление к ней. Хотя звучит как-то некрасиво — вернее было бы сказать, абсолютная, почти патологическая уверенность в том, что власть должна принадлежать ему. И с этим — желание добиться её во что бы то ни стало.
