Нанди написала на обороте накладной с бункерной базы на уголь, за неимением другой бумаги, свой адрес и даже успела начертить план той части района, где она жила, выражая этим надежду, что Комлев им постарается воспользоваться. А Комлев, прощаясь с ней, вспомнил, что говорил ему довольно упитанный майор в темных очках.
— Не советую пароходу подходить к пристаням у левого берега Мфолонго. Есть сведения, что он почти весь под контролем мятежников. В общем, желаю успешного плавания.
Он сказал это без всякой уверенности в голосе, так как, видимо, был реалистом и ложных надежд подавать не собирался.
Шли первые сутки рейса. Рулевые были загадочно и даже как-то торжественно молчаливы, второй помощник Нкими был немного суетлив и заметно прятал глаза, а Комлева он уже успел пару раз назвать капитаном. По сути дела, он и был в этом рейсе таковым, но это наименование воспринималось им как-то двусмысленно. «Мое капитанство слишком долгим быть почему-то не может, — подумал он с едкой горечью. — У меня есть уже некоторый опыт по этой части».
А внешне пока все выглядело благополучно. «Лоала» невозмутимо вспенивала колесами воду цвета спитого чая, а леса по берегам уже хорошо знакомой Комлеву реки в своем несменяемом, порой вызывающе зрелищном зеленом наряде как бы стремились убедить его в незыблемости, даже вечности всего сущего, но спокойствия от этого почему-то не прибавлялось. Только что прошли одну из рыбачьих деревушек на левом берегу. Комлев медленно повел биноклем по ряду свайных хижин, похожих на большие курятники. Они, как и прежде, стояли под лохматыми крышами из сухой серой травы на сваях из кривоватых древесных стволов, словно редкая толпа детей на рахитичных ножках, зашедших по щиколотку в воду. И полное безлюдье вокруг. Никто из рыбаков не возился у своих челноков, и сети не сушились на шестах. Какая-то зловещая тишина повисла над левым берегом.
Зато у правого берега час спустя была заметна деловитая возня. С мелководья на пологий берег тащили при помощи сердито фыркающего мотором старого грузовичка темно-серую тушу бегемота, опутанную тросом. Бегемот был, возможно, убит во время стрельбы с того или с этого берега, либо он стал добычей прибрежных жителей, которым теперь не были страшны егеря с их штрафами. Ньоси, стоявший в это время за штурвалом, хмуро отвернулся. Его деревня была дальше по течению, и мясо бегемота в ней всегда считалось запретным.
Только на следующий день их наконец обстреляли с левого берега, и две пули попали в ограждение мостика. Солдаты, которые все время сидели на баке за фальшбортом и дремали, скупо повели ответный огонь и вскоре его прекратили. Видимо, им велели беречь патроны на случай серьезного дела. Комлев счел это разумным. Действительно, что толку зря палить по этой «зеленке» на берегу? Слово это из постсоветского военного жаргона уже успело прижиться в российских газетах, когда Комлев не думал еще ни о какой Африке. Она, эта Африка, была, как известно, далеко, зато Чечня неожиданно оказалась в явно пугающей близости.
После этого обстрела Комлев рекомендовал всем начальникам вахты на мостике, а их было трое, включая и его самого, не надевать фуражки с белым чехлом и вообще отказаться от белой формы одежды по причине военного времени.
Люди сходили на каждой пристани, и почти никто не садился теперь на пароход, чтобы следовать дальше. Когда пристань оказывалась с левого борта, до нее не доходили метров на двести и работали малым ходом назад, чтобы не сносило течением, а рулевые за штурвалом изворачивались, как могли, стараясь удержать судно на месте и в том же положении. Постановка на якорь была исключена, так как можно было стать легкой и неподвижной мишенью для тех, кто мог открыть огонь с враждебного берега. Судно просто давало пару коротких гудков, и за теми, кто сходил на этой пристани, высылали с берега лодки с гребцами.
— Подходить к борту по одной лодке! — кричал в рупор взводный командир, а его солдаты угрожающе клацали затворами и подозрительно оглядывали гребцов. Из подошедшей близко лодки можно ведь было и получить пару гранат прямо на борт.
Быстро высадив всех, кто здесь сходил, сразу же давали «полный» и уходили с облегчением прочь.
Комлев даже подумывал о том, чтобы ночью прекратить движение по реке и стоять где-нибудь на пристани до рассвета. Ведь на ночной реке всего можно было ожидать. Скажем, перегородят реку в более узком месте связанными бревнами, а потом кинутся на абордаж, высаживаясь из лодок на палубу. Впрочем, ночевать на пристанях им вскоре и пришлось, но совсем по другой причине.
Загадочное молчание рулевых немного даже тревожило. Как правило, рядом со стоявшим за штурвалом всегда прежде терся какой-нибудь вахтенный матрос, обычно земляк рулевого, и, скаля зубы, занимался досужей болтовней. Но теперь рулевые стояли вахту в гордом и ненарушаемом никем одиночестве, как хранители некой доверенной лишь им одним тайны.
Оливейра тоже назвал Комлева пару раз капитаном, и он окончательно решил, что это не к добру. Его прежний опыт напоминал ему о кратковременности пребывания в этом звании, и он никак не мог отделаться от нехорошего предчувствия.
И вот настал день, когда Нкими просто не вышел на свою утреннюю вахту. Оливейра, бормоча вполголоса португальские ругательства, сам пошел выяснять, что случилось со вторым помощником, а Комлев находился пока на мостике.
— Его нет в каюте, — сказал Оливейра с непонятным злорадством, будто подтвердилось его давнишнее мнение о вероломстве Нкими. — Дверь не заперта и вещей его в каюте нет. И даже койка застелена. Боюсь, что этого мистера мы очень не скоро теперь увидим.
Рулевой Лугья слегка косил глазом на обоих и, казалось, догадывался, о ком и о чем шла речь, хотя имя дезертира ни разу не было названо. Комлев давно уже отмечал прямо-таки сверхъестественную интуицию африканцев.
Комлев тут же вспомнил, как они подходили в неясной белесоватости рассвета к пристани и как по сходням с тупой целеустремленностью стада, вырывающегося из загона, протопали сходившие здесь пассажиры. «Переоделся и смешался с толпой, — машинально подумал Комлев. — Вахтенных матросов спрашивать бесполезно. Если они его и видели, то об этом едва ли скажут».
— Значит, так, — начал Комлев вполне уже капитанским голосом. — Вахту теперь мы будем сдавать друг другу каждые четыре часа, а ночь судно будет проводить у причала очередной пристани. Нам спешить теперь некуда.
— Провиант кончается, — мрачно заметил гурман Оливейра. — Осталось еще немного риса, белая фасоль и пальмовое масло. В Африке это еда бедняков. И заключенных в тюрьмах. Так что затягивание рейса не в нашу пользу.
— Выхода нет, Жуан. В случае чего начнем ловить рыбу. Вы объясните это команде, а с лейтенантом я сам поговорю.
Никто из них ни разу имени Нкими не назвал и исчезновение его не комментировал, хотя обоим хотелось привести довольно заезженое выражение относительно крыс, бегущих с корабля, обреченного на гибель. Но оно не было приведено вовсе не в силу удручающей избитости сравнения, а из боязни высказывания этим предположения о возможной обреченности «Лоалы». А эта мысль у обоих была под запретом.
