Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
Он мысленно прокручивал перед собой все дни своего детства и первой любви, как крутят старый, но любимый фильм. Он вспоминал мельчайшие детали их свиданий в театре Вейля, их дни в танцклассе, счастливые и редкие свидания во время военных отпусков. Он пытался угадать, будет их ребенок мальчиком или девочкой. Он должен родиться как раз в это время. Может, у него будут красивые светлые волосы, как у самого Эриха. Может, ребенок будет симпатичной темноволосой девочкой, как Уш.
Со времени первого заключения в штрафном карцере в Грязовце Эрих сохранил ощущение полного внутреннего контакта с Уш, который давал ему неописуемое внутреннее спокойствие и удовлетворение. Темнота становилась его другом. Она помогала Эриху отрешиться от окружающего и мысленно преодолевать разделяющее их пространство. Внутри него что-то оживало, когда он обращался мыслями к Уш, находясь в этих мрачных подземельях. Он словно включал маленькое динамо, питавшее его жизненной энергией. Любовь и гармония его семейной жизни, его способность сосредоточиться на этих приятных воспоминаниях в конечном итоге оказались сильнее испытаний, которым его подвергали психопаты из НКВД.
Страдания первых лет заключения в советских лагерях лучше всего опишет сам Эрих Хартманн в письме своей жене от 30 октября 1947 года, которое сумел вывезти из России один из пленных. Несколько таких же тайком переправленных писем были единственной весточкой, которую Эрих сумел отправить жене мимо цензуры за 10,5 года. Официальные отношения ограничивались 25 словами на почтовой открытке. Но даже их НКВД часто сокращало на 5 или 10 слов. Это письмо хорошо показывает горечь и разочарование заключенного.
...
« Лагерь 7150
30 октября 1947
Моя дражайшая Ушмутти!
Завтра отсюда отправляется новая партия, может, это письмо доберется до тебя? Теперь коротко моя история. Взят в плен американцами 8 мая 1945 года, передан русским 14 мая. 25 мая 1945 года нас отправили из Будвейса через Вену, Будапешт, Карпаты, Украину, Киев, Москву в Киров. В лагере на болоте мы встретили около 1000 солдат и примерно 100 офицеров, все в плохом состоянии, отвратительная пища, ужасные условия. В Кирове я стал лидером группы офицеров. Граф со мной и отвечает за всех. Солдаты работают так много, что умирают как мухи, от двух до 5 человек в день.
17 августа мы поцапались с русской администрацией. После этого всех офицеров посадили на грузовики и привезли в этот лагерь, который сейчас называется Лагерь 7150. Он находится в 60 км южнее Вологды. Я все еще нахожусь в этом офицерском лагере. Живем мы в больших бараках – по 400 человек в бараке. Узкие дощатые лежанки, которые поднимаются. Я уверен, что в Германии скот содержат лучше, чем нас. Однако приходится пользоваться тем, что дают. Санитарные условия, как 1000 лет назад. Медицинское обслуживание сносное. Паек состоит из 600 граммов хлеба, 30 граммов масла, 40 граммов сахара и двух тарелок жидкого супа каждый день. Также дают примерно чашку овсянки.
Все голодают. Умывальников никаких, только деревянные корыта, приспособленные для этого. Как выглядят люди, живущие в таких условиях, догадаться нетрудно. Дистрофия явление всеобщее. Мне кажется, что я сам усваиваю эту пищу неплохо, что помогает мне выдерживать и такую жизнь.
Лагерь находится под управлением НКВД, русской секретной полиции, которой помогают немецкие предатели. Среди них один немецкий военный судья, который до судорог боится русских, но делает свое дело все-таки разумно. Остальные в основном политические свиньи и предатели того типа, что встречаются в любом лагере. Они называют себя «Антифа». При более пристальном рассмотрении они оказываются бывшими врачами СС, лидерами Гитлерюгенда, командирами СА и тому подобной швалью. Я не знаю, что русские собираются с ними делать. Вчера они предали нас, а завтра могут предать и новых хозяев. Таких людей нужно содержать в аду.
Примерно 9 месяцев назад на нас сильно давили по политическим мотивам. Всех подозреваемых заставляли проходить политические тесты. Это, разумеется, сказалось на нас. Политическое отношение управляет одеждой, работами и общими условиями содержания каждого конкретного заключенного. Уже по внешнему виду можно догадаться о политических симпатиях заключенных.
Я был потрясен, когда увидел это. Германский офицерский корпус буквально спустил штаны. Ни один род войск и ни одно звание не могли сказать, что сопротивлялись успешно. Полковники воровали, превращались в предателей, сдавали своих товарищей и становились информаторами НКВД. Я могу сказать тебе, что научился разглядывать людей через сильное увеличительное стекло, чтобы разглядеть, не кроется ли у них что-то за парадным фасадом.
Мы меняли белье каждые один или два месяца. Летом это происходило раз в три месяца. Сейчас стоит зима. Она укрыла грязную землю белым одеялом, и вши и клопы стали нашими постоянными товарищами, они кишат сотнями и тысячами. Я не преувеличиваю их числа. Таковы внешние обстоятельства. Теперь обо мне самом.
В качестве германского героя я получаю относительно хорошее обращение со стороны русских. Однажды я попал на совещание НКВД, своего рода суд, но был освобожден, так как сразу попросил расстрелять меня. Им это не подошло. Остальные их методы я не буду описывать. Ты уже, возможно, о них слышала.
Когда я попал в этот лагерь, то никого здесь не знал, со мной был только Граф. Однако он скоро переметнулся к «Антифа» и стал постоянно давить на меня. Я оказался полным профаном в этом отношении и в первые месяцы позволил им запутать себя. Однако потом я раскусил их игру и предпочел идти своей дорогой, превратившись в «фашиста».
Слава богу, сейчас мои соотечественники от меня отстали. Информаторы сдали меня НКВД, и среди ночи я внезапно оказался перед судом. Меня обвинили в том, что я архифашист, саботажник и организатор движения сопротивления. Здесь используют методы средневековой инквизиции, однако у меня не сумели вырвать нужных им ответов. Я смог опровергнуть все обвинения, и сами русские признали, что меня захотели подставить мои же соотечественники. НКВД наказал информаторов. После этого меня оставили в относительном покое.
Граф отправился в Москву, и там продолжилось его падение. В первый год мы все были вынуждены работать, даже старшие офицеры. Работа здесь – это самый худший из мыслимых типов рабства. Я думаю, это хуже, чем в Древнем Риме. Ты можешь представить себе 6 или 8 образованных людей, впряженных вместо лошади в телегу? Дороги здесь прокладывают только лопатами, а лес рубят ручными топорами. И на всех работах нужно выполнить определенную норму, иначе немедленно сокращается продовольственный паек.
В конце 1945 года внезапно пришел приказ освободить старших офицеров от работ, если они только добровольно не пожелают трудиться. Так как я чувствовал, что не рожден, чтобы работать на русских, то немедленно прекратил работу. В ход пошли угрозы, уговоры и приманки.
Я не надеюсь, что меня освободят до конца 1948 года, и то лишь если Запад предпримет какое-то давление и не начнется новая война. Новая война нам кажется настоящим кошмаром. Мы рассчитываем попасть домой только с помощью Запада.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
