Лилавати достала письмо и поднесла его к пляшущему язычку лампады. Уголок письма затрещал и окрасился коричневым, потом черным, вспыхнул и взялся пламенем. Огонь алчно расползался по бумаге и начал ее пожирать, и Лилавати бросила горящее письмо в чашу.
Молитвенно сложив ладони, она склонила голову и просила богов, чтобы ее муж ночью снова возлег с ней и подарил ей еще одного ребенка. Возрожденную душу маленькой девочки, которая народилась в позапрошлом году и прожила всего несколько недель. В который уж раз она усердно попросила богов, чтоб размягчили каменное сердце ее мужа, чтобы она могла завоевать его для себя.
И она молила богов наконец-то разрушить чары той белой нени.
* * *
Море, в котором Кулит Керанг стоял на якоре, было в эту ночь маслянистым и вязким. На юго-востоке, вдали от портов острова, где швартовались и становились на якорь пароходы и шхуны.
Здесь было тихо и темно, на этом участке побережья, на котором люди давно спали, погасив последний огонек, потушив последний костер; и рыбацкие лодки снова выйдут в море лишь перед самым рассветом.
Закинув руки за голову, Рахарио лежал на койке и разглядывал игру теней, что развертывалась на потолке и на стенах от мерцающей лампы. В мускулах он чувствовал нетерпеливое жжение; он тосковал по открытому морю.
Наверху на палубе он слышал голоса матросов, которые проводили время в ожидании подходящего ветра, уже начинающего давать о себе знать. Еще немного – и они устремятся в море, словно гарпун в руке оранг-лаут, к звездам и дальше.
Внезапно голоса повысились до громких выкриков, до рева; послышался глухой удар, треск, и корабль задрожал.
Рахарио с проклятиями вскочил, схватился за кинжал и пистолет.
Матросы тоже ругались на чем свет стоит и махали кулаками в сторону приземистой тени, которая в серебряном свете звезд отчаливала от корпуса Кулит Керанга. То была китайская джонка, плавающая под темными парусами.
Проворно, как обезьяна, Дайан вскарабкался на палубу с каната, по которому спускался, чтобы осмотреть корпус.
– Ничего страшного, туан. Всего две-три царапины. Днем при свете я присмотрюсь получше. – Он бросил взгляд в сторону другого корабля и презрительно сплюнул за релинг. – У кого-то не хватило ума как следует поставить на якорь эту ореховую скорлупку!
Запыхавшись, на палубу выскочили снизу Тирта и Иуда:
– Внизу тоже никаких повреждений, туан!
– Все в порядке, туан!
Рахарио прочесал пальцами волосы; его корабль был для него святыней. Его невестой, его спутницей. Его кровным близнецом.
Он посмотрел на другой корабль, который тяжело покачивался на волнах. Без фонаря на палубе и, судя по всему, без команды на борту.
– Темные паруса, туан. И в стороне от портов. – Тирта слегка толкнул его локтем: – Как ты думаешь, чем он гружен?
Старая лихорадка охоты жарко пронеслась по жилам Рахарио. Его рот подрагивал. Он оглядел команду, одного за другим: у каждого в глазах тлел тот же огонь.
– Ну что, давайте посмотрим?
Вокруг него засверкали более или менее полные ряды зубов, он снял урожай одобрительных ухмылок.
В воздухе засвистели веревки, железные крюки цеплялись и сокращали промежуток, наматываясь вокруг мачты и рангоутов. Оба корабля мягко скользили друг к другу, сближаясь бортами. Гибко, как кошки, и беззвучно, как тени, мужчины сменили корабль.
В трюме они ощутили едкий, душный и сладковатый запах, который царапал глотку Рахарио. Так же пахло у китайских складов на лодочном причале. И на Пагода-стрит, неподалеку от храма, к которому он иногда сопровождал Лилавати, когда ей нужно было там помолиться или поучаствовать в одном из множества ритуалов ее веры.
Опиум.
Как драгоценная жемчужина, уложенная в мягкую обивку зеленых холмов, садов и джунглей, лежал Сингапур в море, белый и сверкающий. Жемчужина, на которой все же виднелись изъяны, трещинки и коричневые пятна.
Неимущие моряки бродили по причалу в поиске капитана, который захотел бы нанять их на борт. Обносившиеся оболтусы из Австралии, доставившие сюда кораблями лошадей и поглядывающие, где бы еще заработать или хотя бы развлечься. Смутные фигуры, которые подсыпят вам в шнапс снотворное, ограбят, еще и побьют. Вдоль лодочного причала на южном берегу и на задворках китайского квартала росли как грибы из сырой земли притоны. Как плесень все дальше расползались серой пленкой и рассылали свои споры в душно-жаркий воздух бордели и игорные норы. И опиумные курильни.
Огромными партиями британцы импортировали опиум из Индии. Основная часть отсюда переправлялась в Китай, в другие страны Азии, меньшие количества уходили в Европу и Америку. Но много опиума оставалось и здесь, в Сингапуре, и налоги на него, пошлины за лицензии, которые требовались китайцам для его перепродажи, наполняли казну города. Ни для кого не было тайной, что Сингапур был обязан доходами не столько прилежанию своих граждан, сколько порокам опиума, араки и азартных игр. И не менее широко было известно, что опиум делал тауке еще богаче, а клан Конгси еще могущественнее.
Спрос на опиум был огромный. Богатые китайцы наслаждались им в часы досуга; предложить трубку опиума гостям к чашке благородного чая было само собой разумеющимся выражением гостеприимства и хорошего тона. Но были и бедняки, ремесленники и кули, лодочники речных тонг-кангов и сампанов, для которых опиум был эликсиром жизни, важнее ежедневной миски риса.
Получить опиум можно было дешево. Даже плохо оплачиваемый кули мог себе позволить трубочку в одном из многочисленных опиумных притонов города, и эта доза приносила облегчение его ноющим мускулам, усталым костям в конце длинного, тяжелого рабочего дня. Когда сампаны при сильном волнении бились о бортовые стенки больших кораблей, когда рвались канаты подъемных кранов и тяжелые ящики, тюки и мешки обрушивались на рабочих, опиум помогал им от боли и позволял человеку продолжить работу, несмотря на сломанные кости и раздавленные конечности, чтобы не лишиться платы. Опиум снимал жар и избавлял от дизентерии, зубной боли, от кашля и голода, смягчал побочные явления венерических болезней и якобы помогал даже от укуса змей.
Опиум расслаблял, позволял забыть каторгу дня, тоску по родине и все заботы. Он был бальзамом для измученного тела и одинокой души. Прогнать дракона – так описывалось курение опиума – было дорогой к миру и счастью.
По крайней мере на короткое время, но жизнь кули в Сингапуре и без того была коротка.
В каюте воздух был такой спертый, хоть режь ножом, отягощенный опиумным дымом. Держа в руках длинные бамбуковые трубки для курения опиума, в тусклом свете коптящей лампады на них смотрели остекленевшими глазами два китайца. На их лицах не отразилось никакого импульса, они были слишком опьянены, чтобы обеспокоиться присутствием на борту чужих. Еще трое китайцев лежали на полу в глубоком сне – возможно, и без сознания.
