Былое проносилось перед моим мысленным взором. Иногда я мечтал о том, чтобы Фрэнк был моим отцом, а моя семья – чужаками. Эти люди иногда по ошибке брали бы нашу почту. Мы их видели бы, выходя на лодке в море. А Алиса? В этой фантазии не нашлось места Алисе.
Мама погибла. Отец продал лодку. Мы редко видели Фрэнка, разве что когда я сидел на пляже с Алисой, и тогда Ли за нами наблюдала. Я думал, что горе заставило отца отвернуться от Фрэнка, но правда оказалась куда непригляднее. Моя мама утонула, и он разорвал отношения со своим лучшим другом. Все логично.
– Твои деньги ничего починить здесь не смогут. Пока что они несли лишь разрушения. Дом разваливается, потому что отец и палец о палец не ударил, чтобы здесь что-нибудь починить. Он и цента в него не вложил. Отца не заботило, развалится этот дом к чертям собачьим или нет. Он знал, что ты купил его лишь затем, чтобы удержать возле себя Паулину.
Дом стал извращенным символом любви одного мужчины к жене другого. Папа это знал. Не исключено, что, сидя за кухонным столом, он молился о том, чтобы дом поскорее просел.
– Ты и его убил, только заняло это больше времени, – добавил я напоследок.
– Саймон! – взмолился Фрэнк.
– Не смей произносить мое имя.
Я не мог оставаться в этом месте, пахнущем олифой, стружкой, столярным клеем и Фрэнком. Я пошел к машине. Будь моя воля, я бы пустился бегом, но нога не позволяла. Фрэнк увязался следом. Он что-то говорил, но я не слышал, отгороженный от него дверцей моего автомобиля. Меня это не касалось. Я едва ощущал под своими ладонями руль. Я несколько раз сжал и разжал пальцы, гоня к ним кровь по венам. Сильный стресс может вызвать как сужение кровеносных сосудов, так и их расширение. Это я узнал, помогая одному студенту писать курсовую. В моем случае стресс вызвал сужение сосудов. Три сжимания и разжимания. Фрэнк стоял у моей машины. Он надломлен, но пока держится. Я опустил стекло. Фрэнк положил руки на крышу автомобиля. Его большие пальцы проникли внутрь салона.
– Извини, – произнес он. – Ты не представляешь, как бы мне хотелось, чтобы ты был моим сыном.
– Ты перестал заходить к нам после смерти отца, – сказал я. – Нам пришлось самим к тебе обратиться.
Стыдно признаться, но я мог бы его простить, несмотря ни на что, если бы только он постарался добиться моего прощения.
– Просто для меня это было уже слишком. Твой отец и ваш дом, а еще оставались Ли и Алиса.
Почему-то раньше Алиса и Ли его не останавливали… Нет, они лишь предлог. Скорее всего, Энола и я стали со временем далеко не идеальными детьми – такими, кого трудно полюбить, в отличие от удобных во всех отношениях Алисы и его жены Ли. Перезревший плод с земли не подбирают. Я улыбнулся. Знаю, я был похож на умалишенного. Фрэнк стоял на подъездной дорожке, прикрываясь рукой так, словно был голый.
Да, Алиса очень рассердится на меня, но она и так очень-очень сердита.
– Я трахаю твою дочь! – высунувшись из окна, прокричал я. – А теперь ступай и ремонтируй мой проклятый дом!
Глава 18
Амос проснулся на рассвете. Ноги болели. Во сне он за кем-то гнался. Эвангелина, теплая и мягкая, спала рядом. Он посмотрел на округлую крышу фургона мадам Рыжковой. На душе стало беспокойно. Однажды Амос видел, как умер мужчина, подняв тяжелый ящик. У него лицо стало свекольного цвета, и он, словно камень, рухнул наземь, даже не захрипев. Прошлой ночью лицо у наставницы было того же оттенка. Все ее увещевания казались ему безосновательными и надуманными, но он знал, что Рыжкова переживает за него. Его судьба мало кого волновала, поэтому с легкостью отнестись к случившемуся ночью Амос не мог.
Он слез со своего ложа, двигаясь осторожно, чтобы не разбудить Эвангелину. Подойдя к фургону прорицательницы, Амос постоял, выжидая. Она всегда знала, когда он приближается, и частенько встречала его шутливыми словами: «Я всегда могу учуять твои немытые руки». Когда он нюхал себя, Рыжкова, улыбаясь, говорила: «Думаешь, я не знаю, как пахну сама? Хорошо, что я всегда знаю, когда ты меня ищешь».
Амос, обуреваемый нетерпением, постучал. Когда ответа не последовало, он повернул ручку. Дверь оказалась запертой. Тугой комок возник у него в груди. Рыжкова мертва, и это он повинен в ее смерти. Он ринулся к фургону Бенно и принялся колотить в дверь кулаком так, что отбитые кусочки желтой краски пристали к коже. Изумленный акробат приоткрыл дверь. Позади него на матрасе кто-то лежал. Бенно вышел наружу и поспешно притворил за собой дверь.
– Что случилось? – пробурчал он, потирая заспанное лицо.
Амос, схватив Бенно за руку, потащил его к жилищу мадам Рыжковой. Он дернул за дверную ручку, чтобы показать ему, что дверь закрыта.
– Еще рано, Амос. Только-только рассвело.
Амос со всей силы саданул рукой по двери. Та заходила ходуном, задребезжали петли, но изнутри не донеслось ни звука. Молодой человек продолжал стучать, с отчаянием глядя на Бенно.
– Перестань! Ты не сможешь работать, если разобьешь в кровь пальцы. – Акробат схватил парня за плечи и крепко сжимал их, пока тот не унялся. – Я тебе помогу. Жди меня.
Бенно умчался, чтобы вскоре вернуться с небольшой кожаной сумкой в руках. Он велел Амосу посторониться, а сам извлек из сумки несколько тонких полосок меди. Амос наблюдал за тем, как Бенно осторожно толкает дверь, пока замок не встал на место.
– В тех местах, откуда я родом, мужчине полагается уметь подчас такое, что со стороны может показаться весьма предосудительным. Иногда такие навыки выручают.
Бенно внимательно рассмотрел щель между дверью и косяком, просунул туда две медные полоски и принялся двигать ими. Похоже, Бенно – вор или в прошлом был вором. Хотя они путешествовали вместе не один год, Амос мало знал о прошлом и настоящем акробата. Бенно всегда был неподалеку и часто улыбался. Вот, пожалуй, и все. Амос наблюдал за тем, как он изогнул одну из медных пластин и вновь сунул ее в щель. Одно движение запястьем – и замок открыт.
– Только ради тебя, – сказал Бенно, кладя свои хитроумные «ключи» обратно в сумку. – Извини, но я пойду. У меня неотложные дела.
Бенно поспешил обратно к своему фургону. Сумка била его по бедру.
Одним толчком, без малейшего усилия Амос распахнул дверь. То, что он увидел, привело его в полнейшее замешательство. Из фургона пропали вещи. На стенах остались невыгоревшие места, где висели портреты. Рыжкова ушла.
Амос, споткнувшись, выпрыгнул из фургона и пустился бегом в направлении города. Берлингтон. Она, должно быть, пошла в Берлингтон. Других городков поблизости нет, а идти одной по дороге, что тянется вдоль реки, она не отважилась бы. Парень прикусил язык, и вкус крови лишь усилил его тревогу. Дорога в город начиналась недалеко от фургона Пибоди. Оттуда парень видел дым, поднимающийся из печных труб в небо. Он бежал к этому дыму, пронесся мимо кузницы, бойни и оказался на улице. Лавки еще не открылись. В окнах постоялого двора не горел свет. На улице никого не было видно за исключением худющей дворняжки. Здесь днем ходит столько человек, что искать отпечатки ног наставницы будет бессмысленно. Мадам Рыжкова исчезла, словно ее никогда и не было. Живот у него скрутило, но эта жгучая боль не имела ничего общего с голодом. Он пошел обратно к лагерю, к фургону Пибоди…
