— Когда-то всех правителей выбирали боги. Так заведено было в старые времена, и правильно заведено.
Я покачала головой. Я сейчас меньше чем когда-либо хотела становиться правителем. Боюсь, цена окажется непомерно высока.
— Ты говоришь от души, но у меня слишком тяжело на сердце.
— Смертельный Холод не ушел насовсем.
— Он не поможет мне растить его ребенка. Вот что ушло, Джонти.
Через весь огромный пустой зал я пошла к дверям. В окна лился дневной свет, и я осознала с изумлением, что начиналась встреча ночью и на дворе все еще ночь, и только в этих окнах — дневной свет. Солнце за окнами сместилось за прошедший час, тени на полулежали иначе, но все равно время там текло не так, как во всем мире. Двери как будто вели в центр, в сердце нового ситхена. Может, там находится наш волшебный сад? Сердце нашей волшебной страны?
Мунго ткнулся мордой мне в руку. Я погладила его по голове и посмотрела в глаза — те самые слишком умные для собаки глаза. Минни потерлась о ногу. Как могли, они говорили мне, что я права.
Рис и Дойл сказали, что та ночь, когда мы зачали детей, была ночью сырой магии — но здесь тоже была сырая магия. Магия творения, древняя, дикая магия. Самая древняя, какую только можно вообразить.
Двери отворились, хотя я к ним не прикасалась. Подул ветер — теплый и освежающий одновременно. Пахло розами.
Я шагнула в двери. Они закрылись за мной и исчезли. Я не испугалась; мне хотелось на воздух — и коридор изменился по моему желанию, значит и дверь появится, когда будет нужна, как в ситхене Неблагих. Сейчас мне дверь не нужна. Я хотела побыть одна, и едва ли не единственной компанией, которую я могла вынести, были мои собаки. Мне хотелось выплакаться, а значит, самые дорогие мне разрывались бы между сочувствием и счастьем. Им жаль Холода и радостно, что они станут королями. Мне невыносимо это смешение скорби и радости. Я за них еще порадуюсь, но сейчас мне хотелось отдаться другим чувствам.
С собаками по бокам я остановилась посреди залитой солнцем поляны, подняла лицо навстречу жаркому солнцу и отпустила вожжи. Я отдалась горю там, где не было рук, которые обняли и утешили бы меня. Была только земля и трава, и теплая шерсть моих псов, и рыдания, наконец.
Глава двадцать пятая
Мне на плечи опустились чьи-то руки, и я вздрогнула. Обернувшись, я увидела Аматеона. Его медные волосы так сияли на солнце, что на миг лицо полностью потерялось в их блеске. Он словно создан был для новой волшебной страны с ее теплом и ярким солнцем.
Устав от плача, измучившись духом и телом, я не стала отталкивать его руки. Сегодня произошло счастливейшее событие в моей жизни и одно из печальнейших. Все равно что исполнить заветнейшее желание, а потом сказать, что ценой за его исполнение — твоя величайшая любовь. Несправедливо — подумала я, и тут же поняла, что так думают только дети. Я не ребенок. Жизнь несправедлива, увы.
Аматеон мягко развернул к себе мое лицо, взяв за подбородок, и поцеловал меня. Поцелуй был нежен, и так же нежно я на него ответила, а потом Аматеон крепче прижал меня к себе. Губы стали настойчивей, губы и язык просили меня открыться навстречу.
Я отстранилась, чтобы видеть его лицо.
— Не надо, Аматеон. Я только что потеряла Холода. Я…
Он так впился в меня губами, что мне оставалось либо открыть рот, либо поранить губы. Я оттолкнула его с большей силой.
Собаки тихо и музыкально зарычали в унисон.
Что-то в поцелуе было не так, губы чувствовали что-то лишнее — как будто бороду… Но глаза ослепил солнечный свет, и ощущение неправильности прошло.
Он уложил меня на землю. Вырываясь, я крикнула:
— Аматеон, нет!
Мунго подскочил и укусил его за руку. Аматеон выругался — голос был чужой.
Я вгляделась в прижимавшего меня к земле мужчину, и скорбь смыло страхом. Кто бы это ни был, это не Аматеон.
Он снова наклонился меня поцеловать — я выставила руки, защищаясь. Кольцо королевы коснулось его кожи, и в тот ухе миг иллюзия рухнула. Солнечный свет как будто померк на мгновенье, и передо мной возникло лицо Тараниса, Короля Света и Иллюзий.
Тратить время на оторопь я не стала. Я поверила своим глазам и тут же перешла к действиям.
— Дверь, приведи сюда Дойла, — скомандовала я.
Рядом с нами появилась дверь. На лице Тараниса отразилось изумление:
— Ты же меня хочешь. Все женщины меня хотят!
— Я не хочу.
Дверь начала открываться. Таранис поднял рукy, и в дверь стальным тараном ударил сноп света. Я слышала голос Дойла и другие голоса, выкрикивающие мое имя.
Собаки набросились на Тараниса, он поднялся на колени, изливая из ладоней золотистый свет. От этого света у меня волоски на коже встали дыбом, я не удержалась от крика.
Свет слепил глаза. Мне мерещились мои собаки — на земле, обожженные, — Мунго пытался подняться, чтобы броситься снова.
Таранис встал, потащил меня за руку — я вырывалась, не давая ему меня увести. Дойл и остальные уже у двери, они успеют, они меня спасут!
Из ореола света возник кулак Тараниса, и наступила тьма.
Глава двадцать шестая
Медленно, с болью я пришла в себя. Пол-лица болело, а голову словно кто-то взламывал изнутри, пытаясь выйти наружу. Свет был слишком яркий, пришлось прикрыть глаза рукой. Я натянула на груди шелковую простыню. Шелковую?
Кровать шевельнулась; я поняла, что не одна здесь.
— Я убавил света, Мередит.
О Богиня, опять этот голос. Я открыла глаза и сразу же пожелала, чтобы это был дурной сон. Рядом со мной, опершись на локоть, лежал Таранис; белая шелковая простыня сползла у него ниже талии. Курчавые волосы на его груди цветом были темнее закатных волос на голове. Дорожка завитков уходила ниже, и мне совершенно искренне не хотелось убедиться, что он рыжий от природы.
Я вцепилась в простыню, как девственница в первую брачную ночь. В голове пронеслись сотни подходящих к случаю фраз, но вслух я сказала только:
— Где мы, дядя Таранис?
Видите, я ему напоминала, что мы родственники, я не билась в истерике. Еще в адвокатской конторе он себя показал абсолютно чокнутым, и доказал это с полной ясностью, стукнув меня по голове и принеся сюда. Так что я намеревалась сохранять спокойствие так долго, сколько мне удастся.
— Не зови меня дядей, Мередит, а то я сам себе кажусь стариком.
Я вгляделась в красивое лицо, пытаясь найти проблески разума, к которому я могла бы обратиться. Таранис улыбнулся мне нечеловечески очаровательно, и по его виду никто бы не сказал, что происходит нечто ненормальное. Он вел себя так, словно все это совершенно в порядке вещей. И это пугало едва ли не больше, чем любые его возможные действия.
