— Так сделай это! — подзадорила брата Друзилла. — В конце концов, ты император.
Калигула подозвал преторианца.
— Возьми с собой двоих и пройдись с ними по рядам: вытащи самых горластых.
Зрители стали беспокоиться, потому что на песке все еще прыгали акробаты, в то время как следующим номером ожидался выход диких зверей. Голодных львов, тигров и медведей натравливали на вооруженных деревянными мечами и кольями приговоренных к смерти преступников.
Когда преторианцы выловили около двадцати крикунов, Калигула распорядился объявить, что сегодня программа меняется, и гладиаторы сразятся с «добровольцами» из числа зрителей. Несчастных вооружили сетями, трезубцами и мечами, после чего преторианцы вытолкали их на арену. Конечно, тренированные гладиаторы легко с ними разделались, изрубив через несколько минут на куски.
Калигула закричал:
— Теперь течет кровь! Смотрите внимательно! Кто будет громко кричать, может там, внизу, захлебнуться собственной кровью.
Не все хорошо расслышали его слова в огромном цирке, но люди передавали новость друг другу, и вскоре поднялся ропот.
— Ты должен их успокоить, — прошептала Друзилла. — Было бы неразумно вызвать недовольство.
Калигула подал знак начинать травлю. Толпа бушевала и пронзительно визжала, когда лев отрывал руку одной из беззащитных, размахивающих деревянным мечом жертв или хватал за голову и волочил по песку другую.
Император зевнул.
— Не знаю, что они в этом находят. Зрелище очень безвкусное. Изысканная казнь, которая длится часами, — нечто другое, а это молниеносное расчленение…
Между тем настал полдень. Обычно в цирке делали двухчасовой перерыв, во время которого публика могла перекусить принесенной с собой едой, поскольку никто не хотел преждевременно покидать места. Император в сопровождении свиты удалился, чтобы перед обедом принять прохладную ванну. Стоял конец мая, а в это время в Риме случались очень жаркие дни, предвещавшие начало лета. Во время еды Калигула сказал Друзилле:
— Если сохранится такая жара, нам придется уехать на Бавли, на нашу летнюю виллу. Перестройка скоро закончится; тебе должно понравиться.
Друзилла сладко потянулась.
— Я хорошо переношу жару, и мне пока хотелось бы остаться в Риме.
— Как пожелаешь, любовь моя. Я позабочусь о том, чтобы мы не скучали.
В два часа пополудни солнце так нещадно жгло, будто хотело прогнать людей с улиц. В цирке стало жарко. Калигула, разыгрывая заботливого отца народа, распорядился раздать холодные напитки, что принесло ему благодарственные крики с трибуны. Потом наступила очередь очередной «шутки».
Тенты убрали, а выходы загородили вооруженные преторианцы. Кругом раздавались возгласы возмущения, долетали они и до ушей императора. Люди натягивали на головы свои тоги, защищаясь от палящих солнечных лучей, в то время как Калигула дал знак к следующему представлению.
На этот раз на арене появились немощные гладиаторы-инвалиды, нападавшие друг на друга с палками и разбитыми мечами. Между ними сновали карлики, калеки и безобидные животные: овцы, старые псы, обезьяны, ослы. Но публика смеялась, вместо того чтобы разозлиться, и Калигула вскочил, кипя от возмущения.
— Я не собирался их веселить! — гневно прокричал он.
Друзилла улыбнулась.
— Ты хотел их позлить? Тогда придумай в следующий раз что-нибудь получше.
Анней Луций Сенека очень серьезно отнесся к совету Ливиллы, но он был сенатором и не мог просто незаметно исчезнуть из Рима. Поэтому он уведомил сенат из Рима, что слабое здоровье вынуждает его оставить пост на полгода.
Приготовления к отъезду еще не были закончены, когда к нему явился посыльный с Палатина с просьбой Каллиста, секретаря императора, нанести тому визит.
Сенека был стоиком и привык в любых жизненных ситуациях сохранять душевное спокойствие, но эта новость его по-настоящему испугала: «Калигула узнал о моей просьбе и теперь тянет руки к моему горлу. Он поступит со мной так же, как с другими: сначала обвинит в оскорблении величия, а потом милостиво предложит самому покончить с жизнью». Сенека выпрямился. Если и так, Калигуле никогда не удастся запугать Луция Сенеку. Он спокойно пообедал и отправился на Палатинский холм.
Каллист принял его вежливо и с подобающим уважением.
— Здравствуй, сенатор! То, что ты так быстро ответил на мое приглашение, делает мне честь. Садись!
Слуга принес вино, воду, сушеные фрукты, орехи и печенье. Неожиданный приступ кашля с такой силой сотряс тело Сенеки, что у того на лбу выступил пот.
Каллист обеспокоенно смотрел на сенатора:
— Я знаю, что ты болен, и не стану долго задерживать. Наш божественный император принял к сведению твою просьбу и просил меня передать, что его меч дотянется и до самых отдаленных провинций. Он будет внимательно наблюдать за твоим дальнейшим поведением. Это все.
— Что имеет в виду император, говоря о дальних провинциях? Я проведу лето по совету врача недалеко от Неаполиса. Что касается остального, я не понимаю, чего принцепс от меня хочет и почему употребляет слово «меч». Я не знаю за собой никаких проступков.
— Я тоже, уважаемый сенатор, — сказал секретарь. Он разбавил водой вино, взял финик, прожевал, проглотил и аккуратно положил косточку в вазу.
— Это была, так сказать, официальная часть нашего разговора.
Несмотря на полноту, он с завидным проворством поднялся, открыл дверь и выглянул наружу, а затем тихо сказал:
— Мне хочется сказать пару личных слов Сенеке, которого я, как любой образованный римлянин, высоко ценю и уважаю как поэта и философа.
— На этот счет император придерживается другого мнения. Он сравнивает мои стили со штукатурной смесью без извести.
— Это его дело, — спокойно ответил Каллист. — Никто не может диктовать мне, каких поэтов ценить.
«Это ловушка, — размышлял Сенека. — Или я ему для чего-то нужен?»
Тут Каллист заговорил дальше.
— Чтобы мы друг друга правильно поняли: я верный слуга моего господина и строго выполняю все его приказы, пока он жив. Я хочу этим сказать, что и наш император может внезапно умереть… А поскольку я осторожный человек, то думаю и о времени, которое наступит потом. Это значит, что я хочу, чтобы никто не мог меня упрекнуть в злоупотреблении должностью, в том, что я собственноручно навлек на человека несчастье. Я исполняю волю принцепса, нравятся мне его решения или нет, но никто не должен говорить за моей спиной, что я использовал пост для личной мести. Так как я ценю тебя, послушай мой добрый совет: где бы ты ни был, в Риме или в том доме под Неаполисом, постарайся, чтобы посыльные от императора застали тебя в постели. И пусть рядом с ней стоит врач, когда в твоей спальне послышится топот преторианцев. Я не говорю, что так обязательно произойдет, но настроение императора изменчиво, и он может вдруг почувствовать желание отомстить Сенеке за то, что тот пишет в лучшем стиле.
