— Батя, — кричал в трубку Хрюша, — у нас все путем. Нас гребут, но мы крепчаем, курево кончается, пиши номер полевой почты… да, блока хватит…
Данька сосчитал народ в очереди, понял, что сегодня позвонить не светит, и уныло потащился в душевые.
Горячая вода пропала на второй день службы. Однажды они все четверо, набравшись мужества, помылись холодной, но больше на такой подвиг духу не хватало. Удостоверившись в том, что вода из трубы идет ледяная, без намека на потепление, Данька шагнул в туалетную кабинку.
Поход в сортир заменял вечернюю сказку. Дверь и стены покрывала густая роспись, чтение которой превращало справление естественных нужд в познавательнейший процесс. Данька повесил винтарь на крючок, спустил штаны и погрузился в чтение.
В основном это были различные армейские мудрости, но попадались и неожиданные находки.
В центре двери красовался уже знакомый русский стишок про барашка.
Вопрос, с какого бодуна неизвестный новобранец вывел на сортирной двери произведение Корнея Чуковского, мучил Даньку уже два дня, с момента открытия этого образца настенной живописи. До разумного объяснения он так и не додумался. Зато дурацкий стишок вертелся в голове постоянно.
Пониже стишка помещалась наклейка с призывом экономить туалетную бумагу и использовать обе ее стороны. Шутка это или нет, было неясно, армия вещь непредсказуемая.
Частично скрытый наклейкой, выделялся написанный красным фломастером перевод на иврит песни «Наутилуса» «Я хочу быть с тобой». Под песней извечная армейская мудрость призывала испражняться помедленнее, чтобы за это время прошел как можно больший срок службы.
Остальное дверное пространство занимала пошлятина и рисунки соответствующих органов, а также наглядные инструкции по их применению.
На правой стенке было начертано набившее оскомину выражение: «У каждого шаббата есть исход шаббата». Это к тому, что в шаббат солдат нельзя наказывать, вот и ходят инструктора да ворчат, подождите, мол, суббота закончится…
Снизу синела приписка: «А у каждого инструктора есть домашний адрес». Это намек на встречу с инструктором на гражданке.
В дверь грохнули и недовольно напомнили:
— Але! Тут очередь!
Пришлось закругляться.
Начкар — хмурый очкастый капитан — вышагивал вдоль строя, обходя лужи. Вся его нахохлившаяся фигура — шея, втянутая в воротник, руки, засунутые глубоко в карманы куртки-американки, — излучала недовольство. За ним тащился дежурный сержант.
Выстроившаяся в ряд смена угрюмо тыкала сержанту магазины для проверки. Тот, с автоматизмом робота, вжимал пальцем верхний патрон.
— Пароль? — бросил капитан, поравнявшись с Хрюшей.
— Работа хорошая… — просипел тот.
Капитан отвернулся.
— Боеготовность я проверил, все в порядке, — доложил сержант, закончив осмотр.
Бойцы распихали боезапас по подсумкам.
— Ну да, — ухмыльнулся капитан, — только так не бывает. И рыкнул: — Фляги к осмотру!!!
Сорок с лишним зеленых армейских фляг, зашуршав «липучками», застыли, протянутые к начкару.
Тот обвел взглядом помятые физиономии новобранцев, шагнул к одному и открутил пробку. Из фляжки потянулся пар.
— Чай… — разочарованно протянул капитан. — Молодец.
Фляжка следующего зашипела у капитана под рукой.
— Тю, — оживился начкар. — Кола. Нарушаем.
— Извините, — не по-уставному пискнул новобранец.
— «Извините» в армии не существует! — успокоил начкар. — Колу в лужу, сам туда же — двадцать раз, вперед.
Загрустивший солдат перевернул флягу — шипящая жидкость плеснула на асфальт.
Сержант кивнул на будку сортира:
— Потом воды наберешь, вон кран.
Из-за угла с ревом вынырнул «нун-нун», раздвигая фарами дождь.
Сержант остановился под фонарем, расправил список, так чтобы свет падал на лист, и зачитал, кого — куда. Данька с Хрюшей попали на Восьмерку.
— Шин-гимель и Драгон в машину! Остальные разошлись по местам.
Караульные влезли в кузов. «Нун-нун» обдал солярным выхлопом и укатил, оставляя на асфальте грязный след.
Бойцы побрели к заранее обговоренным местам, откуда машина подбросит их до постов.
До ворот в парк техники Данька с Хрюшей дотопали за три минуты. Дождь вяло капал с серого ватного неба. Трепаться не хотелось. После дневной беготни все тело ныло, хотелось спать. Они облокотились на сетку забора и молча ждали.
Хрюша похлопал по карманам, выудил украденный на кухне банан. Аккуратно снял шкуру, зашвырнул ее через забор в ковш бульдозера, банан он разломил и протянул половину другу.
Данька, кивком отблагодарив, сглотнул угощение. Его собственная заначка — пачка халвы — пока грелась в наколенном кармане.
Грузовик показался на дороге и, вздымая фонтаны брызг, подкатил к ним, завизжали тормоза. Данька подтянулся, перевалился через борт и сел на жесткую скамейку. У противоположного борта сидели еще двое. Хрюша уселся у кабины и хлопнул рукой по полиэтиленовому окну, крикнув по-русски: «Поехали!» (Водилы поголовно были русские, так что Хрюша не боялся ошибиться.)
«Нун-нун» газанул, заставив пассажиров вцепиться в стойки кузова. Вскоре машина съехала с асфальта в грязь и поплыла, буксуя и взревывая. Капли дождя барабанили по брезенту. В причудливом красноватом свете габаритов из-под задних колес разлеталась грязь.
Наконец выбрались на грунтовку, и, проехав немного, водила ударил по тормозам. Все дернулись.
— Але! — возмутился один из караульных. — Людей везешь!
— Шток,[30]мля, кусмартабок,[31]мля, я цаир![32]— внятно произнес водила и завершил тираду выразительным: — Ннннах…
Новобранец заглох, озадаченный обилием непонятных междометий.
— Седьмой пост, на выход! — пролаял сидевший рядом с водителем разводящий.
Караульные с грохотом посыпались с вышки.
— Оружие на 60 градусов!
Снаружи защелкали затворы. Через минуту в кузов свалился первый и, клацая зубами, забился в угол, за ним уже лез второй, скользя по железному борту и срываясь.
Хрюша дернул его за лямки разгрузки.
— С-с-спасибо… — пробормотал солдат.
— С-са-а![33]— стукнул в окно первый.
