— Верно. Но у меня появилось неприятное чувство, что мои иллюзии потихоньку рушатся. Загадочный чужеземец — как в плохом кино. А это ваше Семихрамье — оно тоже оттуда? Что это, собственно, такое?
— Слово «Семихрамье» обладает сотней смыслов.
— И какой же первый из этой сотни?
— Способ мышления.
— Такой банальности я от вас не ожидал.
— Это очень верная банальность.
— И мне надо постичь этот способ мышления?
— Да, видите, как все просто.
— Я должен перестать прислушиваться к голосу разума и перейти на вашу сторону?
Гмюнд рассмеялся.
— Именно ваш разум и приведет вас к нам — разум и чувства. Вот увидите. Вообще-то… вы и так уже одной ногой на нашей стороне.
— Значит, вам известны обо мне такие вещи, о которых я и сам не догадываюсь. Но вдруг вы ошибаетесь?
— Не ошибаюсь.
— А если я вас обману?
— Вы хотите меня обмануть?
— Нет, конечно. Но если у меня не будет выбора? Я ваш должник, господин рыцарь, и все же наступит минута, когда моя совесть сама, вне зависимости от меня, выступит против вас и ваших подозрительных замыслов. Я не желаю этого, но уверен, что будет именно так.
— Я тоже. Интересная выйдет встреча.
— И опасная?
— Не исключено. Но разве вас не привлекает опасность?
— Нисколько. Я не ищу приключений на свою голову.
— Значит, наверх вы со мной не подниметесь?
— Куда наверх?
— Я хочу вместе с вами оказаться между небом и землей. На чердаке, под куполом.
— Еще чего! Что мне там делать?
— Тоже, что вчера здесь. Вы заглянули бы… туда, куда иногда смотрите. А я бы вас слушал.
— Не пойдет. С этим покончено. Потом мне бывает плохо. Кроме того, я боюсь высоты.
— Неужели? А в тот раз, когда мчались по лестнице Святого Аполлинария, выходит, не боялись?
— Откуда вы об этом узнали?
— Откуда? От Олеяржа.
— А может, вы сами были там тогда? Или хотя бы Прунслик?
— Сменим тему. Вы спросили про Семихрамье. Мне нравится, что оно вас интересует, это хороший знак. Что бы вы хотели узнать?
— Это семь готических храмов, да?
— Если упрощенно, то да — это семь готических храмов.
— Главные — Карлов и Штепан, верно?
— Главные? Я бы так не сказал. Это просто две седьмых.
— А еще какие? Аполлинарий и Эммаус, Слуп и… Екатерина.
— Совершенно верно.
— Но ведь от Святой Екатерины осталась только башня! Этот храм не имеет с вашей готикой ничего общего.
— Жуткий у него теперь вид, правда?
— Не уходите от ответа. Отчего вы считаете одну башню целым храмом?
— А вам это не по душе?
— Разумеется, мне это не по душе. Такое здание уже не выполняет своей функции.
— А разве это нельзя исправить? Вы же знаете, в каком состоянии пребывала в прошлом веке церковь Девы Марии на Слупи, каким был Аполлинарий и как выглядело здание, в котором мы с вами сейчас находимся. А Дева Мария Снежная? Ведь она лежала в руинах, как нынче — Сазавский монастырь! От храма остался замечательный пресбитерий, достаточно было только бережно переделать его в готическом духе. Если бы это зависело от меня и если бы этот храм находился в моих владениях, я достроил бы главный неф и не лишил бы город красивой готической башни.
— Вы хотите сказать — новоготической?
— Да ладно вам. Собор на Градчанах тоже наполовину новый — и что с того? Так захотели Аррас и Парлерж, и совершенно неважно, что храм достроили не наши прапрадеды, а наши деды. Важно чтить основы и не отклоняться от изначального замысла. Если мы не хотим пренебречь творчеством предков, не хотим высокомерно насмеяться нар, их эпохой, без которой не было бы нашей, то мы обязаны склониться перед ними, подчиниться их вкусам и исполнить их желания. Нам надобно не просто обернуться назад, но выполнить команду «кругом!». Иначе нас ждет гибель.
— Не сердитесь, однако мне кажется преувеличением утверждение о том, будто нас ждет гибель только потому, что мы, следуя переменчивой моде, перестроили готические храмы.
— Вам это кажется преувеличением? Это началось еще во времена Ренессанса, когда многие дерзнули разъять молитвенно сложенные ладони, и сделать из своих пальцев подобие подзорной трубы, и приложить ее к своему наглому глазу… и он, не возведенный к небесам, уставился прямо перед собой. Эти глаза могли видеть только своих ближних — такими, какими сотворил их Господь. И отвратительные дома тех времен — это всего лишь исполинские хлевы для разряженных франтов, которым интересно было только то, кто как выглядит без одежды. До чего же это смахивает на нынешнюю эпоху! Барокко, хотя и вернулось вновь к сутанам, которые скорее скрывали, чем подчеркивали фигуру, все же не лишило людей их прежней спеси — а худшими из людей были зодчие. На стройные готические шпили они насадили луковицы и маковки, символы своих пустых, бессмысленных голов, они придумали окна причудливых форм и продырявили ими древние священные стены. Они не имели на это никакого права! За примером — причем гнуснейшим из всех — далеко ходить не надо: посмотрите-ка вон на те окна, эти вечно мокнущие язвы на страдающем теле храма. Или вспомните планы барочных построек — это же настоящий разгул бессмысленности! Квадрата, круга, прямоугольника и восьмиугольника им показалось мало, потребовались еще эллипсы, звезды и мерзко закругленные углы. Никто не превзошел таких мастеров безвкусицы, как Эрлах и Динценхоферы. Жалкие комедианты!
— Тут я с вами спорить не буду, в этом наши вкусы полностью сходятся. Но что же все-таки с седьмым храмом? Каково его название? Святой Мартин? Индржих? Петр?
— Не знаете?
— Откуда мне знать? Вы несколько раз упоминали о семи храмах, я хожу с вами из одного в другой и слушаю, как вы намерены их перестраивать, но их по-прежнему только шесть.
— Лучше будет, Кветослав, если вы додумаетесь до этого сами. Я не сомневаюсь, что вам это удастся, вы же историк.
— Историк-недоучка.
— Тем легче вам будет отыскать истину.
— Наведите меня на след.
— Разве вы собака?
— Я не знаю, кто я. Историк из меня никакой, полицейский тоже.
— Собаке нужен хозяин.
— Мне, наверное, тоже. Но где мне его искать?
— Не у черта же на рогах. Вы в храме, ваш хозяин — здесь.
— Где же? Где он?
— Вы хотели, чтобы вас навели на след — пожалуйста! Вам знакома панорама Праги Винценца Морштадта?[51]Град с Оленьим рвом, Ржетезовый мост, Малая Страна?
