XX
О будущем известно нам немного, мы знаем, что из поколенья в поколенье одно и то же повторится, без сомненья. Но нам не надо опыта чужого.
Т. С. Элиот
Он курил, опершись о косяк в преддверии храма и будучи, таким образом, не внутри и не снаружи. Распахнув передо мной дверь, он выбросил сигару в снег. Мне показалось, что на лице у него написано непривычное для этого человека раскаяние.
— Я рад, что вчера вы не дали запугать себя и сегодня снова здесь, — сказал он, когда мы вошли в карловский храм. — Прошу прощения за то, что не совладал с собой, это было постыдно, и вы имеете полное право осуждать меня.
— У меня нет такого права, но должен признаться, что страху вы на меня нагнали.
Мы медленно шли по восьмигранному нефу: из-за холода сидеть на скамьях было невозможно.
— Мне стыдно прежде всего перед вами. Вы же знаете, человек я тщеславный и всегда руководствуюсь принципом, что людей надо убеждать с помощью средств, не имеющих ничего общего с насилием и угрозами. Вчера, однако, дело касалось предмета настолько важного, что я отдал бы что угодно, лишь бы заполучить его. Но вы отказали мне.
— Вы чуть не задушили меня. Мертвый я вам не нужен.
— Пожалуйста, не напоминайте об этом. И извините меня. Поверьте, мне это еще более неприятно, чем вам.
— Я простил бы вас еще вчера, но, насколько мне известно, ночью вы дома так и не появились. Я хотел сказать — в гостинице.
— У нас с Раймондом опять были дела в городе. Я выгляжу усталым? А знаете, в этом есть ваша вина. Вы указали нам путь, и дело несколько продвинулось вперед.
— Что вы имеете в виду?
— Вы помните, что сказали вчера? Там, возле колонны?
— Смутно. Вы действительно смогли что-то почерпнуть из моих слов? Но это же была ерунда, я и не знаю толком, о чем говорю в такие минуты.
— Вот тут вы правы: вы даже не знаете, насколько важны для нас.
— Опять это множественное число — как и в прошлый раз. Вы говорите о себе и Прунслике?
— Да, в основном о нас двоих. А возможно, и еще кое о ком, но это я вам объясню позже.
— Откуда вы знаете, что мои слова — не вымысел? Вдруг я почуял, что на вашем необычайном интересе к истории этого места можно неплохо нажиться? Получить деньги или еще что-нибудь.
— Например, крышу над головой?
— Да, ведь я вам стольким обязан, что вполне могу отплатить бормотанием о прошлом храмов Нового Города… Нет, не сходится. Ведь тогда в Штепане вы смотрели на меня примерно так же, как вчера; когда же мне сделалось плохо в слупской церкви и я принялся болтать что ни попадя, Прунслик немедленно позабыл про свои шуточки и старательно записал каждое мое слово.
— Я допускаю, что причина для обмана у вас есть, но я знаю вас и уверен, что вы не мошенник.
— Совершенно не представляю, как мне удалось убедить вас в этом.
— Вы еще много чего не представляете, но пускай это вас не беспокоит — вам нужно просто ждать. Что до моей доверчивости, то неужели вы не подумали, что у меня есть возможность кое-что проверить? Не все, правда, но…
— Значит, есть еще кто-то, похожий на меня, с кем вы общаетесь? Кто-то с подобным же недугом?
— Я бы предпочел называть это талантом, ну да ладно. Мы живем в эпоху информации, причем проверенная ценится в десять раз дороже, чем непроверенная. Это известно даже таким невеждам, как журналисты.
— И кто же этот второй источник — я его знаю? Где вы его скрываете? В каком-нибудь подвале? Или в каменной башне?
— Меня удручает, Кветослав, что вы так озлоблены. Мне казалось, я сумел убедить вас, что выступаю против насилия. Мне что, еще раз принести вам свои извинения?
— Что вы! Однако же не удивляйтесь моей опасливости. Вы хотите получить от меня информацию, но сами ничего мне не объясняете. Говорите, вы против насилия? Но за что же вы?
— Считайте меня неким служителем.
— Я на это не поймаюсь. Вы пользуетесь большим влиянием, возможно, у вас есть даже какая-то власть, вы умеете привлекать на свою сторону людей и иногда, я в этом уверен, прибегаете к недозволенным методам. Не сердитесь, но я сильно подозреваю, что вы уже довольно долго платите чиновникам в муниципалитете, а возможно, и полицейским. Как мне ни неприятно, я должен был вам это сказать.
— Ничего, вы правы, несколько человек я действительно подкупил. Это слабаки, сильных купить нельзя. Их приходится обманывать.
— Ценю вашу откровенность. И отвечу вам тем же: вы разочаровали меня.
— Бросьте! Неужели у вас были иллюзии на наш счет?
— Вы удивитесь, но были. В отношении Прунслика — нет, это сумасброд, почти буйнопомешанный, но вот о вас я до вчерашнего дня был лучшего мнения.
— Что ж, очень жаль, — сказал великан, пожав плечами. Потом он ехидно улыбнулся: — Я понимаю, что вы хотите выведать обо мне как можно больше, особенно теперь, когда вас взяли обратно в полицию. Должны же вы знать, с кем имеете дело. Что ж, повторяю: я — всего лишь тот, кто служит, и этого пока с вас достаточно.
— Служите — чему?
Его взгляд стал серьезным.
— Я понимаю ваше разочарование, и ваш идеализм мне по сердцу. Поймите, однако, что у меня тоже есть идеалы, да, они есть и у грешников. Возможно, они недостижимы, но, как вы увидите собственными глазами, услышите собственными ушами… а возможно, и испытаете на собственной шкуре, я делаю все ради того, чтобы хотя бы приблизиться к ним.
— Итак, вы фанатик.
— Это слово не кажется мне обидным.
— Фанатизм смертельно опасен.
— А вы умеете распознавать его? Впрочем, я не спорю: фанатизм и впрямь опасен, и против него следует защищаться — непременно защищаться. Однако внимание: такая защита тоже может принять фанатичные формы. Будет ли она и после этого справедливой? Я думаю, да.
— Вы, конечно же, намекаете, что ваши действия — это фанатичная защита определенных ценностей.
— Можно и так сказать. Однако я полагаю, что, например, Олеярж определил бы это иначе.
— Если я правильно понимаю, цель в который уже раз оправдывает средства. Вы действительно верите, что ради высшей цели можно идти на любую подлость?
— Не верь я в это, я ни за что не совершил бы некоторых поступков. Хотя я и считаю, что речь идет о защите, пострадавшему мои действия могут показаться подлыми. Тут мы с вами не договоримся. Я не демократ, я не умею договариваться со всеми без исключения.
— Вы не демократ? Не советую говорить это вслух.
— Почему? Нынче такое не в моде?
— А кто же вы?
— Я уже ответил — служитель. Хотя в ваших глазах, Кветослав, я куда более романтичен: ведь я кажусь вам загадочным чужеземцем.
