это, впрочем, никаких не доставило, ехал я всё так же от одного яма до другого, и мне достаточно было спросить. Язык до Киева доведёт, а до Пскова и вовсе, ещё ближе ехать.
И если в прошлую мою дорогу мне порой встречались помещики, едущие на войну, то теперь за всё время пути мне не встретилось ни одного воина. Я ехал последним, опоздав даже среди опоздавших. Меня это, конечно, выставляло не в самом выгодном свете, но у меня имелся убойный аргумент. С царской печатью и подписью.
Хотя и он мог не сработать, если князь Курбский вдруг того пожелает.
В Псков я прибыл под торжественный звон колоколов, аккурат на праздник Обрезания Господня. Опоздал на неделю, но вокруг города так и стояли шатры тех, кто не уместился на постоялых дворах и квартирах. Войско оставалось в городе.
Первым делом я отстоял службу в церкви вместе со всеми, иначе и быть не могло. А уже потом отправился в кремль, к воеводе.
Князь Курбский принял меня в кремле, немного помариновав ожиданием. Принял, не отрываясь от работы, стоя за пюпитром и медленно пописывая что-то на листе бумаги. То ли подражал царю, то ли что, я так и не понял.
— Письмо тебе от государя, княже, — сказал я.
Курбский взглянул на меня совсем иначе. С интересом. Я протянул ему запечатанное письмо, отошёл, ожидая дальнейших указаний или разрешения уходить.
— Так-так-так… — пробормотал князь, разворачивая письмо.
Сейчас он казался мне вполне нормальным человеком, ничуть не напоминая предателя и негодяя. Стоял за пюпитром, читал письмо, медленно водя пером по строчкам. Один раз взглянул на меня, удивлённо вскинув брови, снова погрузился в чтение. Я терпеливо ждал.
— Ну, что опоздал, это ничего страшного, сотня твоя на месте, это главное, — сказал Курбский, на секунду отрываясь от письма. — Служи, сотник, служи храбро.
— Разрешите идти? — спросил я.
— Погоди, — сказал воевода.
Пришлось подождать ещё немного, пока князь дочитает письмо до конца. Тут вообще с грамотными людьми было всё не так просто, бегло читать и быстро писать могли считанные единицы. Уровень, который показывают некоторые второклассники на технике чтения, для многих местных был попросту недостижим. Но, с другой стороны, здешняя манера письма одной сплошной строкой, без пробелов, как-то не оставляла выбора. Хочешь понять и осмыслить? Читай медленно, букву за буквой.
— Сотня у тебя, значит, особая? — хмыкнул князь.
— Так точно, — машинально ответил я.
— Понятно, — сказал он, продолжая читать.
Дочитав письмо, он бросил его в жаровню, которая стояла в углу комнаты для обогрева. Я смотрел, как занимается пламенем письмо, которое я вёз через половину страны.
— В Сторожевом полку ты, верно? — спросил он.
— Так точно, княже, — сказал я.
— Даст Бог, и на твою долю ливонцев хватит, — пробормотал он. — Ладно, ступай. К сотне своей. Раньше весны всё равно не выйдем. С Юрьева магистр осаду снял, получил по зубам, с Лаиса тоже… Весной и погоним мерзавцев, как лёд с рек сойдёт.
— Время поджимает, княже, сейчас бить надобно, — сказал я. — Покуда поляк за них воевать не встал.
— Поляк? Не встанет. На что им за рыцарей воевать? — фыркнул Курбский. — Чего не разумеешь, так и не лезь, то дела воеводские.
— Как повелишь, княже, — сказал я, склонив голову. — Но поляк точно воевать пойдёт. Магистр им присягнёт, и всё, вместо кучки рыцарей у нас в противниках всё царство польское.
— Ступай, сотник, — поморщился князь. — Не лезь не в своё дело.
— Слушаюсь, княже, — сказал я.
Спорить тут было не о чем. Курбский решил ждать до весны, значит, будем ждать до весны. И только потом отправимся воевать. Главное, чтобы Ливония к тому времени оставалась независимым государством, в чём лично у меня имелись большие сомнения.
Глава 25
Сотня моя, прибыв в город в числе первых, расположилась в удобном месте, с комфортом. На постоялом дворе в посаде, полностью его оккупировав, и найти их не составило никакого труда.
— Никита Степаныч!
— Сотник приехал!
Стрельцы, погрязшие в безделье, зашевелились, забегали, как тараканы. Старшим вместо себя я оставлял Леонтия, и он вышел на двор, чтобы встретить меня и доложиться по форме. На мой новый доспех он глядел с удивлением и уважением.
— Ну здравствуй, Никита, — добродушно произнёс он.
— Здорово, дядька, — сказал я.
Мы обнялись, прошли внутрь постоялого двора. Коней моих повели на здешнюю конюшню, вещи понесли в сотницкую светлицу. Тут все свои, опасаться было нечего.
— Гляжу, всё как надо прошло, — ухмыльнулся дядька. — Государев подарок?
— Он самый, — кивнул я. — Бок мне подырявили в Можайске, вот и подарил. Поэтому и опоздал, что рану залечивал.
— Бок? — нахмурился Леонтий. — Как?
— Да по глупости, — отмахнулся я. — На Божий суд вышел…
— Божий суд⁈ — ахнул дядька.
— Да я в пути с пятерыми татями зарубился, один убёг, потом в душегубстве меня обвинил… — сказал я.
— Пятерыми⁈ — воскликнул он.
Я пересказал ему всё с самого начала. Леонтий слушал, широко распахнув глаза, и мелко крестился в некоторых местах моего рассказа.
— Нельзя всё-таки было тебя одного отпускать… — хмуро пробормотал он после того, как я рассказал про ранение и лечение в Можайске.
— И на кого бы я сотню оставил? — фыркнул я. — Нормально всё, я оклемался уже. Рассказывай лучше, как вы тут без меня.
Дядька пожал плечами.
— Из Лук ушли, почитай, самые первые. Нормально. Воевода только бранился, мол, сотника потеряли, но я ему объяснил, — сказал он.
— Воевода? Курбский? — спросил я.
— Золотой-Оболенский, — сказал дядька. — Скажешь тоже… Где мы и где Курбский?
Точно. Надо показаться ещё и своему непосредственному начальнику. По-хорошему, сделать это надо был в первую очередь, но я решил, что отнести царское письмо важнее.
— Сидим теперь вот… Ждём. Сначала тебя ждали, потом уж думали всё, с концами ты пропал. Теперь, вестимо, будем похода ждать, — продолжил дядька. — Так-то всё готово, не знаю, чего тянут.
Я догадывался, почему медлит Курбский, но вслух свои предположения не высказывал. Обвинять его в предательстве пока рано, князь не успел ещё ничего сделать. Ну или я не успел раскопать свидетельств
