нему жалость.
Хотя нет. Как будто испытываю.
– Я тоже когда-то боялась исхода, – говорю я. – Но потом забыла.
Он ничего не говорит. Вроде не произносит ни одного из своих обычных слов. Я бы с удовольствием послушала, как Менеджер по Исходу – или же Управляющий по Исходу, или Доктор, или кто он там такой на самом деле – в последний раз попробует на мне свой врачебный этикет. Но, похоже, что он, хоть и управляющий, никак не может управиться с собственным языком.
– Вы как-нибудь со всем этим управитесь, – говорю я ему. – Все мы с чем-нибудь как-то управляемся. До поры до времени.
После чего двери фильта смыкаются, и он проваливается вниз, в самое пламя.
Я толкаю ближайшую надпись «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ», и вот мы с моим ходунком уже спускаемся по лестнице пожарного выхода. Что не так-то просто – лестница очень крутая и шеесломательная. Но мне не остается иного выхода, кроме пожарного, и я наконец добираюсь до первого этажа, не сломав себе шею, насколько я могу судить.
После чего сразу же направляюсь к главному входу и парковке со всеми этими камерами и микроскопами.
Проходя мимо кабинета Медсестры, вижу, что она уже сидит за своим письменным столом и смеется. Похоже, мне потребовалось даже еще больше времени, чтобы добраться сюда, чем я думала. Тем не менее я здесь, а значит, все-таки и вправду добралась сюда.
А еще в кабинете с Медсестрой находятся всякие ангелы и полисвумены. А также мой сын и моя дочь. И славный парнишка, и малый, который здесь не живет. Похоже, все они в чем-то друг с другом соглашаются.
Наверное, то, касательно чего они сейчас приходят к соглашению, – это перемены. Так что, наверное, это хорошие перемены. Перемены к лучшему. Или, по крайней мере, согласованные.
Большие раздвижные двери главного входа открываются и закрываются сами собой, как будто никакого секретного кода больше нет или его никогда не было.
Полицейские снуют туда-сюда со своими коробками, папками и фрикадельками, а два ангела проталкиваются к выходу сквозь камеры и микроскопы, держа за руки Менеджера по Исходу. Проходят через парковку, мимо золотого мотоцикла, оставленного в специальном месте с надписью «МЕНЕДЖЕР ПО ДОХОДУ», теперь огороженном этими яркими, как их там – как в преступлениях по телевизору.
На Менеджера по Исходу, оказавшегося еще и Менеджером по Доходу, направляют микроскопы и задают ему какие-то вопросы, но он не отвечает. Похоже, он забыл, как обращаться со словами, забыл свой врачебный этикет. Теперь он выглядит совсем крошечным и совсем не таким золотым.
Ангелы ведут его к полицейской машине, готовой отвезти его в какое-нибудь милое местечко. Или, по крайней мере, должное, с прицелом на будущее.
Какие-то люди с большой серьезностью и знанием дела говорят в свои микроскопы, а другие нацеливают на них свои камеры. Насколько я себе представляю, в этот самый момент они появляются в телевизорах, висящих повсюду в углах под самым потолком, в то время как другие люди сидят там бок о бок за чашками кофе и соглашаются друг с другом.
Мы с моим ходунком выходим за большие двери в толпу. Я не собираюсь ничего пропустить.
Это ведь я сделала так, чтобы это произошло.
Кто-то даже тычет мне в лицо микроскопом и задает какой-то вопрос. Как я себя чувствую или что-то в этом роде.
Но у меня нет ответов.
– Збтосмти, – говорю я.
Я знаю, что прямо сейчас, подвешенная где-то к потолку, я в телевизоре, и кто-то смотрит на меня с раскрытым ртом.
Но я также и здесь, на этой парковке. Моя приятельница тоже здесь. Она лежит на спине, уставившись в небо. На ней ночная рубашка, заляпанная фрикадельками. На шее у нее эти, голубенькие, как их там – Myosotis scorpioides, незабудки – того же цвета, что и небо. И, вдруг осознаю я, что и ее глаза.
Менеджер по Исходу уже почти добрался до ожидающей его полицейской машины.
И тут происходит нечто удивительное.
Эта парковка превращается в некое подобие сада.
Кажется, что бетон на ней меняет цвет… расцветает.
Ее строгие прямые линии и прямоугольники словно сходят с ума, подхваченные безудержным вихрем.
Помимо Myosotis scorpioides, здесь и Lactuca sativa, и Corymbia maculata, и Acacia baileyana, и Brunfelsia grandiflora… И «вчера-сегодня-завтра»… И, конечно же, розы. Тысячи роз взрезают пространство, взирая на меня в ответ.
А в дальнем уголке этой садовой парковки или парковочного сада, в окружении листвы, цветов и солнечного света, стоит скамейка. На этой скамейке сидит дядечка постарше, держась за руки с какой-то женщиной. Даже с такого расстояния я вижу, какая у него красивая шея. Он сжимает руку женщины, а она сжимает ему руку в ответ, как будто ни один из них никогда не отпустит другого. Я не знаю, как ее зовут.
Один из ангелов открывает заднюю дверцу полицейской машины и взмахом руки представляет Менеджера по Исходу ее заднему сиденью, как будто тот в жизни ничего подобного не встречал.
Мне даже не нужно смотреть туда. Я и так знаю, что сейчас произойдет.
Они помогут ему забраться внутрь, а затем медленно повезут прочь, очень бережно обращаясь с его головой.
Меня больше интересует кое-что другое. Какой-то звук.
Нет, скорее шум.
Он громкий и становится еще громче – настолько громким, что наверняка его, как это там говорится, увеличивают… усиливают все эти микроскопы.
И он яркий, как солнечный свет, как незабудки и как радужная вспышка крыльев безумца… лорикета.
Trichoglossus moluccanus.
Они летят прямо через парковку, сначала один, потом другой, а потом еще, и еще, и еще – великолепная стая радужных безумцев. И попугаев с попами Гая. Они летят прямо на меня, сквозь меня, вместо меня, летят прямо туда, где должна быть моя голова.
Все, на что я сейчас способна, – это рассмеяться.
Что я и делаю на этой яркой, шумной парковке, пока на нее не выходит славный парнишка, чтобы присоединиться ко мне. Она обнимает меня за плечи, и мы начинаем понемногу уходить оттуда вместе – назад, вбок и в прочих направлениях, которые исключительно наши собственные, так что все эти люди, желающие ответов, остаются там со своими камерами и микроскопами – под небом, в котором по-прежнему бушуют безумцы.
Ничего не меняется, пока вдруг не начинает меняться. Ничего не случается, а потом случается очень быстро. А
