такое празднование шестнадцатилетия, какое она вовек не забудет.
Я в ужасе посмотрела на маму. Я поступила непростительно. Связалась с теми, из чьих уст прозвучали обидные слова.
А еще упомянула, что она уехала из Ирландии тридцать три года назад, и тем самым выдала на радио ее истинный возраст. Наворотила дел, хуже некуда.
Удивительно, но волшебные дни все-таки случаются.
– Я сегодня весь день думала про слова, – призналась мама. – Если подумать, весь Джойс – в словах. Какие-то слова стоит хранить в памяти столетиями, другие лучше выкинуть из головы как можно скорее. Пойдем, Джун, познакомимся с твоими родственниками, – сказала она и потянула меня в сторону бара.
Часть вторая
Лаки О’Лири
Да знаю я, что имя у меня дурацкое, только куда от него деться? Нельзя же щелкнуть пальцами и заявить, что отныне тебя зовут Клэр, или Анна, или Шелли, или как-нибудь еще. То-то и оно. Я Лаки и до конца дней Лаки и останусь. Лаки О’Лири. У каждого свой крест.
Родители назвали меня Лукрецией в честь престарелой тетки, у которой водились деньги. В итоге она им ничего не оставила, так что надежды обогатиться не оправдались, но папа всегда звал меня своей малышкой Лаки, потому как считал, что, каким бы большим ни было наследство, не дело портить ребенку жизнь таким именем, как Лукреция.
Слышали бы вы, как меня дразнили в школе!
Стоило получить плохую оценку за сочинение, или не найтись с ответом на уроке математики, или пропустить передачу в хоккее, кто-нибудь обязательно говорил: «Не такая уж ты и везучая, Лаки»[20], как будто ему первому пришло в голову сострить насчет моего имени.
Впрочем, с мечтой мне тоже не то чтобы повезло. Я хотела поработать летом в нью-йоркской закусочной. Казалось бы, чего семье расстраиваться? Я не стремилась на средиземноморский курорт, где бы вдрызг напивалась и спала со всеми подряд, как это после сдачи экзаменов собиралась делать половина моих одноклассников. Не рвалась в дорогостоящий вуз, сулящий блестящие карьерные перспективы, обучение в котором родителям было не по карману. Не просила оплатить мне билеты в места, по их мнению, нецивилизованные и опасные.
Все, чего я хотела, – это работать на Манхэттене в хлопковом белом платье в розовую клетку, белых носках и туфлях на удобной подошве. Хотела подавать блинчики с кленовым сиропом, ставить перед завсегдатаями тарелки с обжаренной с двух сторон глазуньей и хашбраунами. И слышать от них: «Привет, Лаки».
А может, я бы даже сменила имя и назвалась там, как нормальные ирландские девушки, Дейдрой, например, или Орлой.
Мечта как мечта, не такая уж и безумная, разве нет? Честно зарабатывать себе на жизнь, подавая людям завтрак. Можно было подумать, я собираюсь отплясывать на столах в голом виде. Шум дома подняли такой, словно я планирую одиночный полет на Луну. Да как мне только в голову пришло выбрать столь опасный город, как Нью-Йорк? Тут и обсуждать нечего! Я не могла понять, почему у нас нет родственников в Америке – какой-нибудь не очень далекой родни, чудесной семьи, с которой я бы проводила выходные, готовила барбекю и устраивала вечеринки на побережье, ходила на бейсбольные матчи – в общем, занималась всем тем, что узнала из фильмов и что мне так нравилось в Америке.
Но нет. Похоже, во всей Ирландии только семейство О’Лири не разжилось родственниками, эмигрировавшими в Штаты. Нам никогда не приходили посылки с классной американской одеждой. Нас не навещали дядюшки и тетушки с забавным акцентом, которые не вылезали из своих заношенных непромокаемых курток бежевого цвета. А мама с папой даже не задумывались, какое сокровище имели в моем лице. Они хотели отправить меня в дыру под названием Россмор.
Да они должны были, не поднимаясь с колен, благодарить Бога за то, что я к своим семнадцати еще оставалась девственницей, не курила, а спиртное пробовала только по праздникам. Неслыханная редкость среди моих сверстников. Я не заваливала экзаменов, не закатывала дома бурных сцен. Терпела свою противную сестру Катриону, даже когда она вскрыла ножом ящик моего туалетного столика, чтобы добраться до косметики. И жутко надоедливого мелкого братца Джастина, который взял в привычку таскаться в мою комнату с чипсами – вонь от них жуткая, – потому что так у него будто бы меньше шансов попасться.
Кого им еще в старшие дочери подавай? Мать Терезу?
В общем, этот июнь у семейства О’Лири выдался довольно унылым. Я очень вежливо сказала, мол, нет, спасибо, мне не хочется замечательно отдохнуть со всей семьей в Россморе. С еще более подчеркнутой вежливостью уточнила: нет, я не считаю, что своим отношением проявляю к родителям черную неблагодарность, просто не горю желанием гулять по берегу реки, пробираться сквозь колючие заросли или следить за тем, чтобы Катриона с Джастином не свернули себе шею в парке аттракционов. И нет, я не думаю, что за две недели смогу завести там чудесных друзей. И стоит родителям сказать лишь одно слово, я тут же перестану действовать им на нервы и умчусь в Нью-Йорк, к своей заветной закусочной, блинчикам и рогаликам.
А они попросили меня выкинуть это, пожалуйста, из головы, потому что такому просто не бывать.
Тогда я поднялась к себе в комнату, заперла дверь от Катрионы и Джастина и посмотрела в зеркало. Я не была дурнушкой: обычное лицо без лишней растительности или прыщей. Не была и красоткой. Просто девушка с приятной внешностью – такая понравилась бы всем посетителям закусочной, вдобавок я отличалась хорошей памятью, я бы легко запомнила предпочтения людей и быстро выучила бы, кто предпочитает капучино, а кто любит класть побольше джема на тост.
Я редко включала радио, чаще ставлю CD-диски. Было бы хорошо обзавестись собственным дешевеньким телевизором, но папа сказал, что он деньги не печатает и хватит мне дурить. Короче, я попала на радиопередачу, где какая-то старая калоша раздавала слушателям советы. Знаете, в этой якобы молодежной манере с модными словечками, которые вечно вставляются не к месту. Так вот ведущей написала одна чокнутая девчонка, пожаловалась на то, что ее мать – грымза с паранойей, никуда ее не пускает и вечно все запрещает. Я про себя зевнула: «Еще одна несчастная», но мне стало интересно, с чего девчонка решила, что эта старушенция с радио может сказать ей что-нибудь полезное.
А старушенция согласилась, да-да, очень жаль, что разные поколения не понимают друг друга, но у этой проблемы есть решение. Да уж
