экономика калашникова».
Внезапно оказалось, что тот, кто при капитализме был на вершине пищевой цепочки, и при таком «социализме» не пропадает, а хорошо подвешенный язык и инстинкт хищника могут компенсировать даже потерю миллиардных активов. Наёмным менеджерам без предпринимательской жилки было труднее, как и тем политикам, кто привык к спокойной административной работе, а не к манипуляциям людьми. Они обычно теряли всё.
Элиот сам «подкормил» нескольких министров и руководителей общественных служб земли Нижняя-Саксония, а в ответ они помогли ему заполучить те вещи, которые в довоенное время он не успел купить, либо потерял в хаосе, либо не имел права покупать – вроде портативного бурового оборудования, кое-каких химреактивов и, конечно, оружия – как гражданского, так и штурмовых винтовок. Раздобыл он в небольшом количестве и пулеметы, и армейские снайперские винтовки, и даже противотанковые комплексы. И боеприпасы ко всему этому.
Хотя для Кризисного Центра он был беден как церковная мышь, чтобы у них не возникло желания конфисковать его имущество. Военному командованию в лице генерала Коллинза было пока не до них. И на территорию ангаров «астронавтов» (как их тут все называли со смесью уважения и издёвки) военные не заглядывали. А Элиот изо всех сил показывал энтузиазм в проведении спасательной операции.
Поэтому почти сразу у его людей появились бейджики внештатных сотрудников Центра, продуктовые пайки и пропуски на территорию всего комплекса. Разве что карантинный осмотр им приходилось проходить на общих основаниях.
И тем, кто подхватил бы «простуду», он ничем не смог бы помочь. Разве что (по желанию) быстрой смертью в виде препарата, который убивал вернее, чем пуля в голову. Но пока, к счастью, никто не заразился.
Вакцины не было, да и не факт, что будет. Он не верил в то, что зараза волшебным образом попала в популяцию из-за случайной утечки. Конечно, это сделали люди. Но защиты у того, кто это применил, могло и не быть. Это явно оружие даже не последнего шанса, а финальной мести.
«Осталось придумать хорошую легенду для экспедиции. И – к Убежищу, полным ходом, – подумал он. – Главное, чтобы никто не проболтался».
От командования базы ожидать содействия было глупо. Элиот много для них сделал. Но кому понравится, если уходят ценные специалисты, да ещё забрав часть ресурсов, которые можно было бы у них когда-нибудь изъять?
Так что подготовка к отъезду шла в тайне. Генерал Коллинз может и не посадил бы никого в карцер, но вполне мог отъезд запретить, топливо изъять, приставить надзор. И объявить Мастерсона и его подопечных ненормальными сукиными детьми, чьи трупы через неделю будут лежать под снегом на каком-нибудь перевале, а оттают только к глобальному потеплению.
Чтобы увидеть деяния Дьявола, сейчас не нужно карабкаться на гору Броккен.
Отовсюду, где ещё были радиопередатчики, сообщали об аномально низких температурах и невиданном снежном покрове в более северных частях Европы.
Но с другой стороны – «простуда». В малозаселённых, к тому же труднодоступных районах гораздо безопаснее. Им придётся прожить там годы, и невозможно просидеть всё это время в бункере.
Пока хаос не начал набирать обороты, покойников в городах ещё успевали цивилизованно хоронить. Потом пришлось закапывать их в братских могилах, или предавать огню на мусоросжигательных заводах. А возможно, скоро некому будет хоть как-то позаботиться о мёртвых. Заражённых помещали в карантины, иногда это были неприспособленные помещения вроде ангаров или спортзалов, где большинство из них были обречены. В прежнем мире, возможно, многим из них смогли бы помочь, но в этом мире полного дефицита и бардака, где не было палат интенсивной терапии и аппаратов ИВЛ… просто не хватит ресурсов.
Но на территории базы случаев пока не было. Те, кто добрались сюда в первые дни, не успели заразиться. А дальше кордоны и пробки сдерживали потоки миграции. Ослабленный болезнью человек далеко уйти или уехать не мог. Самолеты и поезда перестали разносить заразу, да и автобаны были перекрыты, чаще всего пробками. Теперь проехать можно только на внедорожнике.
А в «диком» лагере люди просто прогоняли любого, который начинал кашлять, прочь, и ничего с этим нельзя было поделать.
«Простуду» можно было спутать с привычными респираторными заболеваниями. Её отличало только то, что ни лекарства, ни покой и обильное питьё не помогали. Инкубационный период от суток до недели. Развитие болезни стремительное. Насморк, слезящиеся глаза, кашель – потом легочная недостаточность, которая и приводила к смерти. Те, кто не смотря ни на что, выздоравливал, ещё долго могли заражать других.
По поводу жизнестойкости возбудителя единого мнения пока не было. Во всяком случае, он мог существовать во внешней среде дольше, чем вирус обычного гриппа.
Единственное, что снижало шансы заболеть, это хорошие респираторы. А ещё качественное питание.
Судя по радиопередачам, за пределами отдельных очагов порядка, вся Европа коллапсировала, как звезда-гигант в черную дыру. Не очень большие армии и слабовооружённая полиция не могли противостоять миллионам обезумевших людей, думающих только о том, как спастись.
Бомбы, чума, хаос. Куда уж хуже?.. Но появилась ещё одна напасть, которая могла перевесить эти три.
Был сентябрьский полдень, обычно в этой части Германии в начале осени ещё тепло и солнечно. Но за окном уже почти неделю висела хмурая мгла. Вечные сумерки. Впрочем, не совсем так. Элиот знал, что на смену сумеркам придёт настоящая ночь.
Почти каждый из сидящих за столами выглядел постаревшим на несколько лет. Не все из тех, кто спасся из-под руин небоскреба, были тут. Многие разъехались, в надежде добраться до близких. Три человека из прежнего состава Гамбургского отделения X-Space довели до завершения свои планы по уходу. Один повис в петле, один застрелился, одна женщина выпила упаковку снотворного. Лихорадочные попытки свести счеты с жизнью были ещё у семерых – но им или помешали, или они не сумели довести задуманное до конца и передумали в последний момент. Элиот не мог их осуждать. Они хотели воссоединиться с теми, кто лежал сейчас под развалинами, или в «лучшем» случае – в вырытых бульдозером братских могилах. Или умерли от «простуды» и так и не были найдены. Или были застрелены мародерами.
Но, по крайней мере, никто больше не рыдал и не бился в истерике, и даже аппетит был у всех завидный. Когда тарелки опустели, Мастерсон поднялся со своего места.
– Всё очень плохо, леди и джентльмены, а будет ещё хуже, – заговорил он на английском. С этим смирились даже те, кто считал, что, находясь в другой стране, хорошо бы говорить на местном языке. –
