удивлённо смотрит на мой рот, словно я внезапно заговорил на другом языке.
– Нам нужны воины, – говорю. – И как можно больше. Мы идём на Гуменд, поэтому любая помощь будет кстати.
Данная просьба звучит необычно, поскольку в Гуменде и трёх сотен людей не наберётся, а мы собираемся привести туда войско, превосходящее по численности всё его население. По два человека на каждого ребёнка и старика.
– Ты с ума сошёл? – спрашивает Дверон.
Фраза точь в точь как у Хуберта. Если два взрослых человека спрашивают у тебя одно и то же, может стоит задуматься?
– Даже мы никогда не нападали в открытую на Гуменд, – продолжает староста. – Они совершенно не беспокоятся о собственных жизнях и рвутся в атаку, словно смерть для них – величайшая из наград. Драться с такими – себе дороже.
– Поэтому я и хочу нейтрализовать эту угрозу. Не знаю, как тебе, а мне неприятно такое соседство.
Дверон бросает на меня красноречивый взгляд. Похоже, ему неприятно соседство и с Дарграгом. Особенно после того, как мы их разбили на их же территории.
– Наши люди не успели залечить раны, – отвечает. – Ты же не хочешь отправить их в бой недееспособными?
– Полторы сотни сбежали во время сражения и сейчас должны быть полностью здоровы. Если добавить тех, кто получил лёгкую травму, легко насобирается человек двести-двести пятьдесят.
– И что ты собираешься с ними делать? Бросить их вперёд как кусок мяса на растерзание?
– Они будут сражаться наравне с нами, – говорю. – Дарграг и Фаргар плечом к плечу.
– Это слишком опасно, – отвечает Дверон. – Я не могу так рисковать людьми, за которых взял ответственность. Прости, но я не дам такой приказ своим.
С печальным вздохом я облокачиваюсь на стену дома. Мне казалось, что не придётся напоминать ему о положении Фаргара в нашем союзе.
– Дверон, – говорю. – Ты уже забыл, что должен во всём мне подчиняться? Вы все здесь – рабы. Целая деревня рабов.
– Такое не забудешь, – мужчина скрипит зубами.
– Не подумай, что мне нравится пользоваться своей властью – это мне не доставляет никакого удовольствия. Я же не заявился сюда, избивая всех вокруг хлыстом и отправляя на виселицу тех, кто на меня косо посмотрит. Я пришёл к тебе как к равному и даже не приказываю, а убеждаю тебя в своей задумке.
– Ты хочешь, чтобы мы играли с тобой в эту игру? – спрашивает Дверон. – Ты мне что-то объясняешь, а я подчиняюсь и делаю вид, что мне всё нравится?
– Я хочу, чтобы мы с тобой разговаривали.
– Что же это за разговор, если один приказывает, а другой подчиняется?
– Я не обязываю тебя бросаться выполнять все мои хотелки, – говорю. – Я пришёл сюда, чтобы попросить помощи с Гумендом, но ты боишься, что ничего из этого не выйдет. Кто-то из нас должен изменить свою точку зрения, так что убеди меня, приведи все возможные аргументы.
– Гуменд – дикое и опасное племя, где каждый житель с радостью воткнёт нож тебе в шею, сожрёт сердце, а из жил сплетёт миленькие корзиночки. И нападать на них – себе дороже.
Дверон поднимает ладонь пальцами кверху, показывая корзиночку, которую из меня сделают. Выглядит забавно, а не устрашающе.
– И ты собираешься жить с ними по соседству, чтобы они регулярно приходили в Фаргар и похищали детей?
– Никто не хочет, – отвечает Дверон. – Но какой выбор? Либо это, либо драка, и я не уверен, что мы возьмём их даже с численным перевесом.
– Гуменд, – говорю. – Представляет для вас гораздо большую опасность, чем для нас. За последние несколько лет всего один дикарь пересёк хребет и и похитил двоих дарграговцев. Сколько за это время пропало ваших?
– Одиннадцать...
– И мы пришли сюда, всем нашим отрядом, чтобы сделать работу, которая в большей степени нужна вам, а не нам. Поэтому это выглядит странно, когда ты стоишь передо мной и говоришь, что тебе это не нужно. Как раз тебе это и нужно в первую очередь.
Дверон с недовольным видом опускается за стол. Потом медленно поднимает взгляд и отрицательно мотает головой.
Что бы я ни говорил, этот человек не изменит своё мнение. Несмотря на суровый вид и шрамы на лице – он боится идти в сражение до тех пор, пока полностью не будет уверен в победе. Хотя, может благодаря шрамам он и боится.
– Наутро придут люди из Дигора, – говорю. – Немного – человек десять, если повезёт. А Дигор, я напоминаю, от Гуменда вообще в другой стороне. За всё время существования деревень между ними не было стычек. И если две деревни, которые страдают от дикарей в меньшей мере, уговаривают деревню, у которой это главный враг... Почему ты продолжаешь сидеть и мотать головой?
– Я уже сражался с этими людьми – их невозможно победить. Можно лишь закончить драку и убежать.
– И я сражался. Знаешь, в чём между нами разница? Когда у вас похитили Зуллу, никто не захотел двинуться вслед за ней. Когда похитили моего брата, мы собрали небольшой отряд и поспешили на выручку. И что получилось в итоге? Мы спасли их обоих, пока вы сидели тут сложа руки. И теперь Зулла всей душой вас презирает.
Чувствую, что ни один довод не сможет переубедить Дверона добровольно отправиться в этот поход. Мои аргументы заканчиваются, а он продолжает сидеть на стуле и отрицательно мотать головой.
Человек передо мной – трус.
Крепкий, мускулистый, внешне жёсткий как натянутая пружина, но внутри у него сидит маленькое, слабое, жалкое существо, которое завывает при виде малейшей опасности. Он скорее будет прятаться всю оставшуюся жизнь и смотреть, как похищают соседей, чем допустит малейший шанс расстаться с нею.
Не могу его в этом винить – трусость не отрицательное качество. Нельзя упрекать человека за то, что он хочет сохранить свою жизнь. Или жизнь своих односельчан.
– Дверон, – говорю. – Иногда нужно принимать трудные решение, если в будущем они принесут больше выгоды, чем сейчас.
– Нет, – отвечает. – Если тебе нужно моё мнение, то нет. Я не собираюсь драться с Гумендом.
Какое же разочарование! Выбирая старосту Фаргара, я полагался на человека, который направит деревню на мирный курс – и я выбрал правильного. Но теперь приходится пожинать плоды
