улицы, как бы случайно сюда забредая, выходили прямо в поле.
С правой стороны из-за поворота выглянул тяжело посапывающий паровоз узкоколейки, тянущий два пассажирских вагона. Клубы густого черного дыма укладывались, как длинная грива, над этим миниатюрным поездом, случайно попавшим сюда из прошлого века.
«Экспресс „Ориент“, — сказал сам себе Валицкий громко и рассмеялся, — будто фильм смотришь. Честное слово, уж больно забавно начинается моя поездка».
Через минуту он уже въезжал на главную улицу городка. Движение в эту пору тут было довольно оживленным. Его раздражали ротозеи-возчики, прохожие, невнимательно, в любом месте переходящие улицу, полное отсутствие дисциплины и темпа, к которому он привык в большом городе. Поэтому Стефан ехал медленно и осторожно. Он упрямо искал центральную площадь и гостиницу вместо того, чтобы остановиться у тротуара и спросить, куда ехать, у первого же встречного. Вскоре он действительно заметил длинную цветную вывеску с надписью: «Ресторан при гостинице».
— Я послал телеграмму, моя фамилия — Валицкий, Стефан Валицкий из «Газеты работничей», — представился он администратору.
— Вам повезло. Иначе я должна была бы вас послать на частную квартиру.
— Что, у вас нет свободных номеров?
— Нечему удивляться. Мало ли здесь разных людей болтается по командировкам. Кроме того, у нас съезд районной кооперации. Наши заняли первое место в стране. Можно себе представить, что сегодня вечером будет в ресторане, — добавила она уже без всякой связи с его вопросом, давая выход своей жажде посплетничать.
— Хорошо же я попал, — жалобно вздохнул Валицкий.
— Пускай уж пан редактор не притворяется. Вы, наверное, и приехали для того, чтобы о них написать.
— Может быть, — усмехнулся он, — но начну я все-таки с гостиницы. Конечно, если мне здесь что-нибудь не понравится. — И он отошел, оставив женщину, которая с немым удивлением смотрела ему вслед. Однако на лестнице Валицкий остановился: — А пан Юзаля в каком номере живет?
— В тринадцатом, — ответила та, не заглядывая в толстую книгу.
— Ему повезло, — рассмеялся Валицкий.
«Видимо, товарищ Юзаля не такой уж суеверный, — думал он, поднимаясь по крутой деревянной лестнице, — интересно, какой он вообще».
«По правде говоря, — думал Юзаля, — не по душе мне это дело. Уверен, что Михал Горчин — хороший парень, полон благих намерений и верен партии. Горячая голова, это факт. Но ведь такие-то и нужны партии, а не холодные, расчетливые люди. Только таким, как Михал, в жизни труднее всего. И с такими, как он, тоже нелегко».
Юзаля осмотрел почти пустое в это время кафе. Пробежал взглядом по стене, выложенной каким-то голубым блестящим материалом, потом минуту всматривался в тихую жизнь за венецианским окном, прикрытым пожелтевшей занавеской. Под окном сидели, наклонившись друг к другу, две девушки, и о чем-то шептались. Еще какое-то время он наблюдал за мужчиной, склонившимся над внутренностями разобранной музыкальной машины, и снова вернулся к разложенной на столике газете. Однако ему не читалось.
Когда позавчера в его кабинет вошел заведующий секретариатом первого, он сразу почувствовал, что готовится какое-то дело, которым снова он, председатель воеводской комиссии партийного контроля, должен будет обязательно заняться.
— Что там опять, Владек? — спросил он заведующего.
— Первый хочет с вами разговаривать, товарищ председатель.
— Не знаешь о чем? Ну, не будь уж таким скромным и не делай вид, будто ты не знаешь, что происходит у нас в воеводском комитете, — улыбнулся Юзаля. — Ты бы мог позвонить, со мной нечего нянчиться.
— У него сидит какая-то баба, уже третий день к нему рвется. Я старику не завидую. Представьте себе, приехала прямо в воеводство насчет квартиры. И хочет разговаривать только с первым секретарем.
— А куда она должна была ехать, к господу богу? Если эти растяпы в районе не могут разобраться, то она вынуждена приезжать со своими делами сюда. Ты живешь с родителями в трех комнатах и не знаешь, что такое, когда нет крыши над головой. Но если бы те…
— Да бросьте вы, товарищ Юзаля, — прервал его заведующий с возмущением. — Что это вы ни с того ни с сего начинаете повышать мой политический уровень?
— Потому что ты молодой еще и глупый, хоть и магистр, — улыбнулся Юзаля. — Ну, товарищ Владек, только не дуться! — Он встал из-за письменного стола и дружески похлопал молодого человека по плечу.
— Пошли, пофлиртуем немножко с твоей симпатией в секретариате. Как там ее зовут? Зося, кажется?
— Какая там симпатия, — надул тот с презрением губы, — у меня других дел полно.
— Э, рассказывай. — Непонятно почему у Юзали поднялось настроение. — Нет более важного дела, чем любовь. Вот что самое главное. Я бы тебе кое-что мог рассказать но этому поводу. Да, братец, любовь. Политика — это работа, а жизнь, чтобы она имела смысл, состоит из двух вещей: из работы, понимаешь, такой честной работы, которая человеку дает настоящее удовлетворение, и любви. Если уж не к женщине, то к голубям, или почтовым маркам, или к футболу.
— Я где-то это читал, — пробурчал уже совсем насупившийся заведующий секретариатом. — Что вы сегодня на меня напали, товарищ председатель?
— Уж ты сразу — напали, — возразил Юзаля. — Однако ловко ты меня поддел. «Где-то читал». Ну ладно, видимо, не таким уж глупым человеком это написано! — Он засмеялся.
Еще какое-то время он дружески подтрунивал над заведующим секретариатом, но вскоре женщина в платке открыла дверь, без конца повторяя слова благодарности, и позволила Юзале войти в кабинет первого секретаря.
Секретарь не торопясь излагал суть дела. Юзаля сидел, глядя в окно, метрах в ста от которого сооружали четырнадцатиэтажное здание, и спокойно курил сигарету. На какой-то момент он оживился, когда секретарша принесла кофе.
— Что это ты меня с такими почестями принимаешь?
— Оставь, — у первого не было желания шутить, — беспокоит меня злочевское дело. Я знаком с Горчиным давно и знаю, что он честный человек. Но понимаешь, люди меняются, иногда к лучшему, другой раз к худшему. Я не подозрителен, но… — он развел руками, — все возможно.
— Я пошлю туда кого-нибудь из своих людей, ты дай мне все эти письма. О, вижу, их много собралось.
— Что-то в них есть, вызывающее тревогу. — Первый какое-то мгновение колебался, как если бы ему трудно было не только выразить смысл того, что он сказал, но даже уловить его в своем воображении. — Ты помнишь, как он туда поехал два года назад? Сколько было протестов из Злочева, как там его хотели съесть! Но это было другое. Он тогда был совершенно прав. Теперь все выглядит иначе. Я еще с ним по-настоящему не разговаривал. Всего несколько слов. Он был страшно смущен, а потом так неумело изображал удивление, что я его оставил в покое. Мне
