вести не приносят…
– Оно, может, и враки, да из первых рук. Ты много ли знаешь про своего милого?
– Достаточно.
Ведьма поставила наземь тяжелое лукошко.
– И что же, он обмолвился, как с Севера в наши края попал?
– Не твоего ума дело, но да, рассказал.
– И что его родный отец отдал, чтоб немирье прекратить?
– Сказала же: я про Рьяна знаю достаточно.
Боров задумчиво пощипал редкую бородку.
– А-а-а… Тогда, верно, зря я. Тебе ж и без меня известно, к кому в семью конунг отправил откуп.
Йага не ответила ни да, ни нет. О том, кто стал ему названым отцом, Рьян не упоминал. Но ясно, что не конюх и не пахарь. Поэтому, когда Боров с наслаждением закончил, она и бровью не повела.
– А наш Посадник, побратим мне, если ты не знала, отцом хорошим был. Баловал парня, воспитывал, как своего.
Посадник, значит. Что ж, правда, не конюх.
– И ведаешь ли, как малец отплатил за гостеприимство?
Метель тоскливо заплакала. Вал выругался и воткнул лопату в сугроб: без толку чистить проход, сегодня торга не жди. У Йаги испуганно трепыхнулось сердечко.
– У Мала была дочь.
Когда Боров приблизился к ней, чтобы речи не услышал кто лишний, ведьма не шарахнулась. Она застыла, словно глядела на летящую с полки плошку: вот она целая, а через миг рассыплется на осколки.
– Ее убил северянин.
Осколки, звеня, заскакали по полу.
– Так к чему я. Ты, ведьма, не совсем дура, надеюсь. Надобно мужика твоего сдать Посаднику. Я подмогну, не последний человек. Его сдадим, а тебе милость выпросим. Всяко убийцу дочери мой побратим ненавидит сильнее, чем колдовство.
Уговоры Борова не достигали сознания. Йага только и смогла пролепетать:
– Стану я всякие сплетни слушать.
Она заставила себя повернуться и пошла домой на негнущихся ногах, собирая полные валенки снега. Лекарское лукошко так и осталось на заметаемой метелью тропке.
* * *
Рьян встретил ее, как за ним повелось: зажал в уголке и поцеловал. На миг сказанное Боровом показалось вымыслом. Губы были те же, что она сама не раз искала, ладони оглаживали бедра… Рьян. Ее Рьян! Ее проклятый! Клятый Боров!
Рад мастерил что-то у себя, и то было к лучшему. Не для чужих ушей предстоящий разговор. Ведьма положила руки Рьяну на плечи, и сама не заметила, что крепко сжала ткань. Молодец с готовностью подхватил ее под ягодицы, прижимая к стене.
– Я не то… Ох!
Ну как тут остановишь парня, когда он точно знает, как обнять и где коснуться, чтоб в голове дурно стало?! Она позволила себе мгновение сладкого забытья, а потом что есть мочи укусила Рьяна за шею.
– Эй! Больно же…
Он в недоумении отпустил лесовку, а та поймала его лицо в ладони, вгляделась в каждую черту: в колдовской шрам, в серьги-кольца, в бледную кожу, в синие глаза. Нет! Боров все врет. Не может не врать.
– Ты жил в семье Посадника? – прямо спросила она.
Рьян оторопел. Напрягся всем телом, аж подбородок заострился.
– Да.
– Твоя сестра… та, что влюбилась… Его дочь?
– Откуда? – голос звучал глухо и беспомощно.
– Это его дочь?!
– Да…
Йага выдохнула и стиснула зубы: прижать к себе? Оттолкнуть?
– Ты убил ее?
Огонек в чистых синих глазах померк, руки повисли плетьми. Он глядел на нее жалобно, умоляюще. Зачем спрашиваешь? К чему заставляешь ответить? Почему теперь, когда проклятый жизни без своей ведьмы знать не хочет? Он даже не шепнул, просто шевельнул губами. Но дочь леса разобрала.
– Да.
Метель билась в окна и стонала. Йага глядела на любимого… да, на любимого! Глядела не мигая, силясь испугаться или возненавидеть. Силясь разобрать, о чем кричит трепещущее сердце. Но вместо того слышала лишь звон разбитой надеж ды. Звон заглушал все на свете, хотелось кричать, лишь бы услышать что-то, кроме него. Она зажала уши. Она что-то говорила, но собственный голос тонул в бессильном вое метели. Рот проклятого открывался беззвучно, он ходил от стены к стене, заламывая руки, хватался за рукоять колдовского ножа, а изменившимся зубам стало тесно в человеческой челюсти: проклятье тоже бесновалось. А потом он подался к ней, попытался схватить…
Йага, взвизгнув, выскочила из избы. Пурга ударила в грудь под распахнутой телогреей, запорошила глаза. Йага поскользнулась на крыльце, съехала по ступеням и замерла коленями в снегу. И вдруг принялась рвать серебряную пелену. Когти полосовали метель, вспарывали белое покрывало на земле, снежинки таяли на щеках и катились тяжелыми каплями.
– Йага!
Он выскочил за нею почти сразу. Замер в распахнутых дверях, вглядываясь в пургу, и не сразу догадался опустить взор. Наконец увидел. Сбежал с крыльца, как подрубленный, упал на колени рядом.
– Это не я! Я не желал ей зла, я любил ее! Это зверь…
Ведьма стряхнула его ладони с плеч.
– Но ты и есть зверь. Она не прокляла тебя, лишь вытащила наружу то, что скрывалось под человечьим обличьем.
– Я не желал ей зла! Я… Она была моей сестрой! Посмотри же на меня! Йага, я никогда тебя не обижу! Я люблю тебя!
И осекся, сказав то, чего никому говорить не собирался.
– Я люблю тебя, – повторил Рьян тихо, и слова потонули в свисте ветра.
– Она тоже тебя любила…
Редко случалось такое, что хозяйка леса пугалась. Чаща не страшила ее, не беспокоили болота, оторопь перед большим городом ведьма обуздала, а уж от медведя и подавно не шарахалась. Но сейчас… Йага дрожала от ужаса. И, нет, вовсе не потому, что опасалась за свою жизнь, не потому, что северянин омыл в крови руки, что ласкали ее ночами. Потому что стало ясно то, о чем предупреждала матушка, то, о чем спрашивала подруженька Ива, то, в чем колдунья и сама сомневалась: убийца или нет, он любим ею.
Вырвал девицу из оцепенения Рад. Обеспокоенный криками, он пошел проведать друзей, а застав распахнутую дверь, не на шутку струхнул. Однако оба жильца нашлись во дворе.
– Чего расселись? Давно с горячкой не лежали? А ну в дом! В тепле разберетесь, что у вас стряслось!
Но прежде чем кто-то ответил, раздался грохот. Крепкий забор у усмарева дома и без того ходил ходуном под ударами пурги, но эти удары были иными: отчаянными, торопливыми. Рад нахмурился и отодвинул засов.
В калитку ввалился не человек даже, а комок лохмотьев. В дырах на тонком, не по погоде, платье алела зацелованная морозом кожа, грязные спутанные волосы гуляли на ветру. Не сразу стало ясно, что перед ними женщина, а уж узнать ее и вовсе сумела одна Йага. Да и
