уединенной хижине. Один из его друзей спокойно ответил на это: «Значит, вам легче расстаться с вашими друзьями, чем с вашими недостатками».
* * *
Узнав подробности сражения при Рамильи, Людовик XIV воскликнул: «Значит, господь бог забыл, что я для него сделал!». (Анекдот, рассказанный г-ну де Вольтеру одним из герцогов де Бранкас).
* * *
По английскому обычаю воры, ожидающие в тюрьме смертной казни, имеют право распродать все свое имущество, чтобы как следует попировать напоследок. Особенно охотно покупают у них лошадей, большей частью превосходных. У одного такого вора торговал коня некий лорд. Считая, что последний — свой брат-жулик, вор сказал ему: «Не хочу тебя надувать: конь у меня и вправду легок на ногу, но с большим изъяном — боится решеток».
* * *
Не так-то просто понять общий замысел «Книдского храма»,[697] да и отдельные места там неясны. Вот почему г-жа дю Деффан называла эту книгу «апокалипсисом[698] галантной литературы».
* * *
Одного охотника пересказывать людям все хорошее, что им случалось сказать друг о друге, называли любителем подобрословить.
* * *
Фокс[699] задолжал огромные суммы ростовщикам-евреям в надежде, что один из его дядей после смерти оставит ему наследство и тогда он расплатится с долгами. Дядя женился и обзавелся сыном, после чего Фокс сказал: «Это не ребенок, а настоящий младенец Иисус: он родился на погибель евреям».
* * *
«Женщины так обесславили себя, что мужчинам уже неловко хвалиться успехом у них», — любил говорить Дюбюк.[700]
* * *
Кто-то сказал Вольтеру, что, злоупотребляя работой и кофе, он убивает себя. «А я уже родился убитым», — ответил он.
* * *
Некая дама овдовела. На следующий день после похорон к ней с визитом пришел ее духовный наставник и застал ее за игрой в карты с весьма изящно одетым молодым человеком. «Сударь, — сказала она, увидев, как ошеломлен вновь пришедший, — явись вы на полчаса раньше, вы застали бы меня всю в слезах; но я поставила свою скорбь на карту и проиграла ее».
* * *
О предпоследнем епископе Отенском, человеке чудовищной толщины, говорили, что он был создан и послан в мир, дабы люди убедились, до чего растяжима человеческая натура.
* * *
«Светское общество было бы прелестно, — говаривал М* по поводу царящих там нравов, — если бы члены его хоть сколько-нибудь интересовались друг другом».
* * *
Нужно считать очевидным фактом, что человек в железной маске[701] был братом Людовика XIV; в противном случае эта таинственная история становится полнейшей нелепостью. Очевидно и то, что Мазарини был не только любовником королевы, но (как это ни невероятно) и ее мужем, иначе невозможно объяснить тот безапелляционный тон, каким кардинал пишет королеве из Кельна по поводу ее решения в каком-то важном деле: «Вам надлежало, государыня», и т. д. К тому же старые царедворцы рассказывают, что за несколько дней до смерти королевы между ней и ее сыном произошло трогательное объяснение, сопровождавшееся слезами; надо полагать, что именно тогда мать и открыла сыну свою тайну.
* * *
Папа Ганганелли[702] спросил у барона де Ла Уза,[703] оказавшего ему кое-какие услуги, чем он может быть полезен барону. Ла Уз, хитрый гасконец, попросил подарить ему мощи какого-нибудь святого. Папа удивился такой просьбе, да еще исходящей от француза, но мощи подарил. У барона в Пиренеях было захудалое поместье, почти не приносившее доходов, потому что сбывать урожай было некуда. Он привез в свое поместье мощи святого и повсеместно дал об этом знать. Отовсюду съехался народ, начали совершаться чудеса, ближний городок заселился, провизия поднялась в цене, и доходы барона утроились.
* * *
Король Иаков,[704] живший после изгнания в Сен-Жермене только на щедроты Людовика XIV, наезжал в Париж, чтобы лечить от золотухи[705] возложением рук — он ведь считал себя и королем Франции.
* * *
Г-н Серутти[706] сочинил стихи, где была такая строка:
О старец из Ферне, о пон-шартренский старец...[707]
Даламбер, прочитав его рукопись, изменил эту строчку таким образом:
О старец из Ферне, старик из Пон-Шартрена...
* * *
Пятидесятилетний г-н де Б* женился на тринадцатилетней мадмуазель де С*. Во время этого сватовства о женихе говорили, что он жаждет занять должность куклы мадмуазель.
* * *
Некий очень глупый человек, вмешавшись в беседу, сказал: «Мне пришла в голову мысль!». — «Да ну?», — воскликнул некий острослов.
* * *
Милорд Гамильтон,[708] большой оригинал, однажды напился в какой-то английской харчевне, убил слугу и поднялся к себе, так и не поняв, что он натворил. Перепуганный хозяин заведения прибежал к нему с криком: «Милорд, вы убили моего слугу!». — «Поставьте его в счет».
* * *
К шевалье де Нарбонну[709] подошел некто весьма назойливый и с неприятной фамильярностью сказал: «Здравствуй, мой друг, как ты поживаешь?». — «Здравствуй, мой друг, как тебя звать?», — отпарировал шевалье.
* * *
Некий скряга мучился зубной болью; ему посоветовали вырвать зуб. «Да уж, видно, придется мне раскошелиться и выложить его», — заохал скупец.
* * *
Кто-то сказал о человеке, которому очень не везло в жизни: «Он на спину упадет, и то нос расквасит».
* * *
Я рассказал в обществе об одном любовном похождении жены президента де*, но не назвал ее имени. «Эта самая г-жа де Берньер,[710] о которой вы только что говорили...», — простодушно подхватил мой рассказ М*. Все так и покатились со смеху.
* * *
Вернувшись из Германии, М* сказал: «Вот уж кто из меня не получится, так это немец».
* * *
Станислав, король польский, с каждым днем садился обедать все раньше. По этому поводу г-н де Ла Галезьер сказал ему: «Государь, если так будет продолжаться, вы кончите тем, что прикажете подавать обед накануне».
* * *
М* никак не мог исцелиться от своего недуга, так как постоянно нарушал режим и не отказывался ни от каких удовольствий. По этому поводу он сказал мне: «Если бы не я, какое завидное у меня было бы здоровье!».
* * *
Некий бреславльский католик выкрал из церкви своей общины золотые сердечки и другие дары прихожан. Представ перед судом, он заявил, что их самолично вручила ему божья матерь. Приговор, который ему вынесли, был, согласно обычаю, отправлен на утверждение прусскому королю. Король приказал богословам собраться и решить, так ли уж невозможно, чтобы матерь божья подарила ревностному католику какую-нибудь мелочь. Богословы, весьма смущенные, пришли к заключению, что подобный подарок в принципе возможен. Тогда король написал
