Кэрролла не читал, поэтому определил: «еще кто-то» был человеком.
Сердце у красногвардейца пропустило удар от страха, внезапно накатившего на него, но инстинкты спортсмена-борца сработали сами по себе, независимо от ужаса. Пистолет оказался выбит из руки — Кумпу даже не успел выстрелить, но финский нож он все же не бросил.
Они схватились грудь о грудь, и Оскари сразу позабыл все свои страхи, словно вновь оказавшись на борцовском ковре. Удар был силен, но человек и не пытался этот наскок отразить. Наоборот, он спружинил ногами, прыгая назад вместе с напавшей на него тварью, пытаясь прижать ее оскаленную клыкастую голову к себе одной рукой, а другой — с пуукко — нанести удар под лопатку. Одновременно он изворачивался, как это бывает в борцовских бросках через голову.
Ему удалось упасть на землю, находясь сверху зверя, и Оскари сразу же принялся бить кулаком по голове твари, лишь бы не дать той время пустить в ход свои ужасные клыки. Нож остался где-то в спине животного, и человек попытался задействовать и вторую свою руку. Но зверь задними ногами поддел Кумпу за живот и отшвырнул от себя.
Они оба встали, не спуская глаз друг с друга, готовые нападать и отражать нападения. Между ними лежал до сих пор пребывающий в беспамятстве Антикайнен.
Оскари ощущал на себе разорванную в клочья одежду, понимал, что, вероятно, ранен, потому что по мышцам пресса растекалось неприятное тепло. Луна светила ему в лицо, поэтому он не мог видеть зверя в фас, полулицо-полуморду, но заметил, что его пуукко, так и оставшийся воткнутым где-то в спине хищника, доставляет тому определенные неудобства — тварь посекундно дергала плечом, словно пытаясь избавиться от какой-то назойливой досаждающей ему занозы.
А потом началась стрельба — оказывается уже вовсю светили мертвенным матовым светом пара ракет в ночном небе, дополняя собой луну.
Оскари любил подраться, но не настолько, чтобы схлестнуться с каким-то неведомым полузверем-получеловеком, да, к тому же, под оружейным огнем. Он бросился наземь, подполз к Антикайнену и, ухватив его, двинулся в сторону наших позиций. О своем былом противнике он и думать забыл.
Стрельба велась с обеих сторон, англичане даже пытались задействовать минометы, но один из них тут же взорвался на месте, а у другого мина заклинилась в стволе и выстрела не последовало. Оно и понятно: товарищ Кумпу использовал для дульного среза смоченный в масле песок, чтобы прекратить всякие поползновения насчет бомбометания.
— Что это было? — спросил он, когда добрался до своих.
— Это было круто! — с восторгом ответили ему товарищи.
Драку «медведя» с настоящим «медведем» видели все. Точнее, окончание этой драки. Куда делось животное потом — никто сказать не мог, сделалось не до того. Оскари не стал разубеждать народ о своем противнике, хотя сам был глубоко убежден, что сегодня ему довелось поручкаться с самим нечистым. Тому свидетельством были глубокие царапины от когтей на животе, аналогичные тем, что обнаружились на Тойво.
Антикайнен пришел в себя только после того, как ему под нос сунули тряпку, смоченную в нашатырном спирте. Голова у него болела зверски, но сотрясение мозга, судя по всему, было незначительное — во всяком случае, в глазах не двоилось, косоглазие не наблюдалось. Разве что, чуть-чуть.
Тойво помнил, что на него напал кто-то огромный и свирепый, помнил рычание, но не помнил вида нападавшего. Хорошо, что Кумпу вовремя подоспел, спас от незавидной участи быть растерзанным.
Скоро стрельба поутихли и совсем сошла на нет. Тойво пил горячий сладкий до приторности чай и никак не мог заставить себя придумать: что делать дальше. А ничего, оказывается, делать было не нужно.
Англичане снялись с насиженных мест, бросив обустроенные по последней моде позиции, и откочевали на север. Гидропланы улетели туда же, а, может, и в саму Англию. Медвежьегорск же снова стал советским, так как буржуи в нем все кончились.
Красные финны, бившиеся среди прионежских скал, построились боевыми порядками, послушали приветственные и поздравительные речи, поклялись последней каплей крови и пошли дальше воевать с неутомимым «Северным правительством». Многие из них, в том числе и Антикайнен сам, недоумевали: чего же братский финский народ в виде военного представительства не лезет в Карелию снова, пользуясь такой возможностью — обилием белогвардейцев и сил Антанты на северах?
А не мог финский народ, ему самому армия была нужна позарез, потому что самые мудрые финны, которые, как известно, поголовно сидят в правительстве и правящих политических партиях, эволюционировали в новую законотворческую эру, именуемую «сухой закон».
Он, подлый, вступил в силу в Финляндии 1 июня 1919 года, закрепив за государственной алкогольной компанией монопольное право на производство, импорт и продажу алкогольных напитков, разрешив использование алкоголя только в лечебных, научных и технических целях.
Инициаторы принятия закона были совершенно искренне уверены в том, что он сможет уберечь граждан от пагубной страсти, разбивавшей семьи и потрясавшей моральные устои общества. Конечно, ведь это им внушал находившийся на нелегальном положении Отто Вилли Брандт, он же — Отто Куусинен. Не сам, конечно, внушал, а через целую сеть псевдоаналитиков, псевдоэкспертов и прочих псевдо. Разработанный в доме на Каменноостровском проспекте план воплотился в жизнь, заставив финнов забросить в дальний угол какие-то добровольческие и патриотические позывы в отношении Карелии.
Лишенный алкоголя народ тотчас же увлекся самогоноварением и контрабандой. Полиция стала это дело пресекать, отчего коррупция немедленно принялась расти. Полицаев подкупали, а самых вредных и жадных — истребляли.
Какая уж тут финская интервенция в Карелию?
Правда, нашлось несколько очень дальновидных людей, в том числе и знакомец Тойво по Сааримяги, разведчик с Сямозерскими корнями Паули Марттина, которые принялись обустраивать по границе с Россией своего рода схроны с оружием на будущую перспективу. Их еще называли «медвежьи ямы». Но дальше этого дело не пошло.
Финляндия ударилась в самогоноварение, нелегальное производство «понтикки» в специально обустроенных лесных секретных местах отнимало все внимание любых представителей власти. За самогонщиками охотились, как за худшими врагами государства. Государство — настолько инерционная и неманевренная машина, что трудно заставить ее повернуть в сторону с пути, изначально лживого и пагубного. Машинисты не любят признавать своих ошибок.
Молодцы — аналитики спецслужбы Советской России, придумавшие для своих врагов, ближних и заокеанских, «сухие законы». Их ратификация в этих странах позволила вздохнуть несколько легче, лишаясь изрядной доли прессинга на свой устанавливаемый суверенитет.
Не минула чаша сия, алкогольная, и заокеанских друзей. Администрацией президента Вильсона в США была сделана попытка ветировать антиалкогольные законы. Но через 2 часа после оглашения решения президента в Конгрессе,
