думаю, что ему еще повезло. Эта девушка, она и пить-то не могла, да… Не хочу даже думать о таком.
– Джонни тебя смотрел.
Как и Милдред. И прочих, и сиделок в том числе. Будь болячка заразной, сиделки точно попали бы, но нет. Миссис Фильчер тоже была чиста. И значит, это не заразно, беспокоиться не о чем.
Вот только и шея уже чесалась. И ноги. И даже пятки.
– Это нервное. – Милдред дотянулась и погладила Луку, утешая. Даже стыдно стало, что его, этакого бугая, утешать надобно.
– И это нормально. – От Милдред сложно было спрятаться. – У каждого свой страх.
– А у тебя какой?
– Не знаю. Не задумывалась. Наверное, вновь… не суметь помочь. Оказаться на той дороге. И знать, что ты, возможно, выживешь, а… она нет. И я понимаю. Знаю, что всех спасти невозможно.
– Как и я знаю, что вряд ли подхватил эту… погань.
– Именно. Но разум – это одно, а эмоции – совсем другое. И вопрос лишь в том, что победит.
Лука поскреб ребра. У него явно побеждал не разум.
– Так вот, мне кажется, что кровь Эшби каким-то образом защищала от болезни. Позволяла ее сдерживать. Или вот как у Уны. Болезнь была, но не принесла вреда, наоборот, Джонни сказал, что такая регенерация – это не совсем нормально.
Мысль была здравой.
Кровь, конечно, они возьмут, и у всех, все равно нужно для подтверждения родства, но пока она отправится в Нью-Йорк, пока пройдет сквозь нутро той уродливой машины, пока результаты истолкуют, напишут отчеты… Да, с Джонни оно всяко быстрее.
– Мне вот одно интересно, – Милдред уперлась кулаком в подбородок. – Почему все миссис Эшби погибали? И почему другие оставались живы? Почему девчонка понесла от Саммерса, но все равно заболела? И главное, почему он все-таки не женился на мисс Уильямс?
В полночь Лука дал распоряжение.
Николаса Эшби следовало найти. Вопрос лишь в том как…
Когда Уна заснула, Томас решился выйти. Хотелось есть. И пить.
Но есть сильнее. Голод был таким, что мутило, а слабость накатывала волнами, будто это не Уна, а он болел.
Ночь. И часы внизу отбивали время.
– …Это очень старые часы, – мистер Эшби стоит за спиной, и присутствие его заставляет держать спину ровнее в надежде, что она будет достаточно ровной, именно такой, какой и желает видеть спину мисс Уильямс. – Их привезла в качестве приданого Патриция Эшби, в девичестве Арлингтон. Их и розы. И сундук с золотыми монетами. А еще книги, которые достались ей как старшей в роду, пусть и женщине. В те времена женщины не могли владеть имуществом. Они имели право лишь передавать его от родителей мужу.
– И правильно. – Берт смотрит на часы равнодушно.
А ведь красивые. Огромные. В два раза больше Томаса, а может, и во все три. Короб темного дерева украшен завитками. Циферблат – золотое блюдо. А цифры выполнены в виде животных. Есть и лев, и единорог, и даже дракон, под крыльями которого сомкнулись стрелки.
Покачивается маятник. Что-то щелкает внутри.
– Папа говорит, что если мамке дать волю, она все на платья спустит.
– Я знаю вашу мать. – Мистер Эшби покачал головой, и в этом увиделся упрек. – Она весьма достойная женщина.
– Потаскуха. – Берт сплюнул под ноги. И Томас не выдержал, пихнул братца в бок. Что он такого говорит?
– Молодой человек, мне кажется, вы не имеете права говорить о вашей матери в таком тоне.
От его ледяного тона спина Томаса стала еще прямее. И подбородок сам собой задрался. Только смотреть в такой позе оказалось неудобно, пришлось глаза косить.
– Ничего. – Берт смутился. Слегка. – Папка говорит. Папка знает.
– Боюсь, вы несколько преувеличиваете осведомленность вашего отца, а также его роль в обеспечении благополучия вашей семьи. И будьте столь любезны, передайте ему, что, если он желает сохранить это благополучие, ему следует вести себя более осмотрительно и проявлять больше такта и уважения к своей спутнице жизни.
Томас даже заслушался…
Часы стихли, и все пропало. Только голод вернулся с новой силой. Рот наполнялся слюной, которую приходилось сглатывать, но ее становилось все больше и больше. Того и гляди Томас подавится.
Идиотская смерть.
Он обошел часы и придремавшего в холле полицейского, который встрепенулся, но, завидев своего, вновь прикрыл глаза. Спокойно. И кого сторожить? От кого?
Пахло розами. Такой вот едкий назойливый запах, от которого не избавиться, даже если с ног до головы натрешься любимым матушкиным мылом.
Запах вдруг исчез.
Это все память шалит. Возвращается, но уходит, будто девка, которой вздумалось поиграть с незадачливым ухажером. Знает, что никуда-то он не денется.
Влюбится и…
Вереница портретов.
Нет. Пустая стена. Портреты были раньше. Огромные полотна в золоченых рамах, и Томас еще подумал, что за деньги, которые за позолоту отданы, можно купить дом. Или два.
Люди на портретах были серьезны. Высокие светловолосые мужчины с глазами, которые казались неправильными, чужими на этих лицах, будто кто-то взялся дорисовывать за живописцем.
Томас потрогал стену, убеждаясь, что она существует и никаких портретов на ней нет.
А вот и боковой коридор.
Запах съестного, слабый, едва уловимый, заставил идти быстрее. Нехорошо, конечно, воровать на чужой кухне, но если Томас не поест, случится что-то…
Что-то случится.
На кухне горел свет. И чернокожая женщина, гладкая и блестящая, будто специально натершаяся маслом для этого вот блеска, варила кофе.
– Проснулся? – спросила она, не повернувшись к Томасу. – Заходи. Давно тебя жду. Есть будешь?
Томас только кивнул.
– Садись куда…
Она смахнула полотенцем несуществующие крошки. Кухня подавляла. Она была огромна, пожалуй, даже больше той квартирки, в которой Томас прожил последние годы.
Темный пол.
Массивная мебель, явно повидавшая не один десяток лет. И не одну повариху. Плиты. И открытая жаровня. Вереница духовых шкафов. Бесконечные полки, на которых выстроились шеренги кастрюль и кастрюлек. Сияние медных тазов. И сдержанный блеск столового серебра, запертого в массивном буфете. Сквозь прозрачное стекло, чистое до того, что казалось, будто этого стекла вовсе нет, виднелись и вилки, и ложки, ложечки, лопаточки и какие-то другие штуки, несомненно, важные. Незаменимые даже.
Перед Томасом появилась огромная тарелка с горой каши. Сверху на нее плюхнули кусок сливочного масла, и оно медленно таяло, спуская по горе желтые потоки масляной лавы.
Миска с вареньем. С цукатами. Кленовый сироп.
– Уж не знаю, что ты любишь.
– Мясо, – вырвалось само собой, и женщина хихикнула как-то совсем по-девчачьи.
– Мясо… конечно, мясо… будет тебе мясо, погоди, сейчас.
Она открыла стазис-ларь и вытащила огромный шмат красного мяса. Томас сглотнул. Слюны вновь стало слишком много. Он, не отрывая
