да северной воительницы — пусть попробует. Визжащую и вырывающуюся девицу мигом приволокли к волхву и молодоженам.
— А ну, тварь, сама сперва отведай, — сунул под нос Зимогор Катерине кусок каравая.
— Сам это жри, — зарычала красная и уже некрасивая девушка и плюнула ему в ноги.
— Говори, кто тебя подкупил? — махнул рукой Ольг.
— Никто, — затихла вдруг Катерина, поняв, что сбежать не выйдет. — Сама. Все сама.
— Зачем? Что я тебе плохого сделал?
— Не ты. Она, — Катя кивнула на бледную и все понимающую Марику. — В дом вползла, как змея, князя окрутила, в жемчуга оделась. Почему ей все, а мне ничего?
— Где яд взяла? — спросила Марика. — У колдуньи?
— А где ж еще? Меня давно уж Ермол надоумил, что у колдуньи любое зелье достать можно. Да ты не думай, князь, яд тут особенный. Тебе от него ничего не было бы. Он только для этой… змеи. Дорого мне обошлось, но тем и лучше.
— И она знала, для чего тебе? — тихо спросила Марика. — И чем ты платила, уж не дитем ли своим?
— А если и им, тебе что с того? Мне дети не нужны, а яд был нужен.
— Колдунью найти и казнить, — буднично повелел Ольг. — А Катерину…
— Отдай ее мне, — попросил Зимогор. — Мне ученица не помешает. А сила у нее есть, иначе бы не вышло хлеб испечь.
Марика, представив изнеженную белоручку Катерину в убогой хижине волхва, содрогнулась. Для Катьки наказание хуже смерти. И ведь не сбежит от него, Зимогор умел привязать человека невидимыми путами к какому-то предмету или человеку.
— Забирай, — кивнул Ольг. — Чтоб я ее никогда не видел. Клянусь, лично придушу, если только она в Бергороде появится. А колдунью на допрос палачу. Думаю, она о многом еще поведает.
— Ольг, ради нашей свадьбы, — тронула его за рукав жена. — Пощади, она всего лишь женщина. Сделай мне подарок…
— Да без вопросов, родная, — ухмыльнулся князь. — Одна свадьба, один подарок, одна жизнь. Ты выбирай, она или Ермол. Все по-честному.
Марика надула губы, но спорить не стала. Поняла, что в этот раз да при честном народе, внимательно наблюдающим за некрасивой сценой и даже к бочкам не спешащем, умилостивить супруга не выйдет. Да и кто ей та колдунья, чтобы за нее заступаться? Ведь она прекрасно знала, что творила. Уж ее-то никто не обманывал!
— Ермола выбираю, — вздохнула. — Я его давно знаю. А эту один раз и видела.
— Вот и славно. Иди сюда, жена, я не закончил обряд.
Взял из рук подбежавшего Марко алую ленту, торопливо и криво заплел ее светлые волосы в косу, надел кокошник и поклонился народу.
— Ну, чего встали, бергородцы? Али не желаете выпить за княжеское здоровье? Али вино не хорошо? Али угощение не нравится? Али князь не люб?
— Люб, родимый, люб! — взревела толпа и, толкаясь, ринулась к бочкам с вином.
Ольг же кивнул бледному, перепуганному Никитке и быстро ему шепнул:
— Как колдунью приведете, так немедля за мной пришли.
— Прости, княже, за сестру, я не ведал…
— Знаю, что ты мне друг и почти младший брат. Не сержусь, — и шепнул Марике на ухо: — А у тебя травки те самые остались? Пытать каленым железом старуху как-то гадко, да и помрет еще от страха и боли. А вот зелье твое волшебное сейчас бы очень пригодилось.
— Сварю, — пообещала Марика со вздохом. Да, веселая у нее вышла свадьба, будет, что вспомнить! — А пирог мой где? Ты кормить меня будешь сегодня, муж?
— И кормить, и поить, и любить, — пообещал Ольг, тут же рассиявшись. — Бес с ней, с колдуньей, займусь ей завтра. А сегодня я весь твой.
Эпилог
Варвара требовала братика, хотя Марика уверяла ее, что это невозможно. Но маленькая княжна была слишком избалована и упряма, чтобы принять слово “нет”. Все вокруг говорили, что Ольгу нужен сын, наследник. Никитка фырчал, что Ольгу придется стараться столько раз, сколько понадобится. Ближние бояре же вообще боялись затрагивать столь тонкие материи, разумно опасаясь княгиню-ведьму.
Ох и репутация ныне была у Марики в Бергороде! Поговаривали (очень тихо, чтобы даже пролетающий воробей не слышал), что обладает княгиня силой такой, что может взглядом одним к человеку в голову влезть и мысли все прочитать, да не только нынешние, но и прошлые. Иначе как объяснить невероятную осведомленность молодого князя о грязных делишках каждого из членов Совета?
А он знал точно. Приходил со стражниками в дома, раскрывал тайные схороны, извлекал счетные книги и сокрытые бумаги. За последние три года шестеро бояр пошли под суд. Двоих казнили, троих выслали из города, позволив забрать только то, что могло в одной телеге уместиться. Один только, Никита Кожевеник, чудом смог откупиться. Народ, упомнив, как он одеяла да мясной бульон в эпидемию раздавал, выпросил у князя Бурого помилование для старика. Да и то сказать, Кожевеник не убивал никого и под казнь не подводил, нищих не обирал, не грабил торговцев. А что из казны воровал и мзду брал, так кто бы на его месте устоял? К тому же каялся старик и прощения у всего народа просил, обещая до смерти своей нищих кормить и вдов призревать, и детям, и внукам своим завещать. Не обманул: один из своих домов он отдал под приют для вдов и инвалидов, где каждый мог получить крышу над головой, теплую постель и простую еду. За это его в народе любили и называли Никитой Добрым.
Ольга же, хоть и чтили, почти обожали, но побаивались. Уж больно он был вездесущ, на месте сидеть совсем не мог. Улицы ли мостят камнем — он там, проверяет, хорошо ли свою работу мастера выполняют. Драка ли между торговками зеленью на рынке — он тут как тут, рассудит, успокоит, накажет, если нужно. Бояре ли полаялись и начали друг друга кнутом на улице лупить — и тут князь как из воздуха появится. Огребут оба — и за непристойное статусу поведение, и за бранный лай, и за нанесенные побои. Себе дороже выйдет громко ругаться, лучше уж вопрос решить в доме, а еще лучше, где-то в подклете. И миром,
