родителями. А я все равно не смог бы жить, окажись их смерть напрасной!.. Мы все обсудили заранее. О том, что кто-то кинется меня спасать, речь не заводили. Вообще мои родители были весьма невысокого мнения о мире, где очутились. Отец говорил, что ежедневно чувствует слишком много развилок в человеческих сердцах, и все меньше остается людей, способных на решительные поступки ради того, что им дорого. Поэтому Господь явил свою мудрость и милосердие тем, что не дал нашему миру кладов. Отец позаботился и о том, чтобы московский филиал исламистов был разгромлен: информацию о нем, какой владел, он направил в ФСБ с тем расчетом, что она дойдет до адресата на следующее утро после того, как все свершится. Я упросил родителей, чтобы они позволили провести последний день с тобою. Потом, в парке, я тихонько ускользнул. Но мои родители задержались в пробке, а тебя мы недооценили…
– Я вам все испортил?..
– Обошлось. Теперь уже можно сказать – обошлось!..
– И все-таки…
– Ничего!.. Я тоже не мог предугадать, к чему приведут мои желания. До того, как упасть, я успел сделать распальцовку на правой руке и уже в нашем мире овладел Жар-птицей, а далее она все сотворила согласно им. Я хотел выжить – она распахнулась передо мной и перекинула меня в это царство, поскольку другого способа не было. Хотел, чтобы спасся и ты – она сделала с тобой то же самое. Но когда ты бежал ко мне, я испугался и пожелал, чтобы ты оказался от меня как можно дальше. Это было безотчетным и очень сильным желанием, и Жар-птица почувствовала его. Поэтому, перебросив нас в иной мир, она немедленно раскидала тебя и меня по разным его концам, точно сгустки таланов. Оттого у меня не оставалось времени ее укрепить, хотя тотчас после взрыва я переменил руку с распальцовкой, как меня учили родители. Вышло даже хуже: ненароком я наложил на Жар-птицу новое заклятие – на нашу повторную встречу, так как впервые Жар-птица пропустила из нашего мира сразу двух человек и запомнила это. Но я не знал, что с тобой, и недоумевал, опомнившись в незнакомом месте: оно ничуть не напоминало Синие горы, о которых говорил отец. Не было поблизости и верных людей, которые, по его же словам, непременно должны меня встретить. Набрав побольше воздуха, я крикнул – тишина… В себе я ощущал какую-то небывалую силу, но в то же время она как будто и не принадлежала мне, и опять-таки не понимал, что это значит. Напрасно я делал распальцовки и загадывал разные желания – ни одно из них не исполнялось, даже такие, на которые бы ушло не более четвертушки талана. Наконец я встал и побрел наудачу. Ночь провел в каком-то овраге… На другой день меня подобрал и приютил незнакомый старый человек, назвавшийся Евфимием. Он не участвовал в заговоре и поступил так только из жалости. Но один из тамошних ребятишек при сборщике податей проболтался, что видел чудного мальчика неподалеку от дома, где жил старец. Сборщик тут же отправился к избе Евфимия и стал наблюдать за ней. Евфимий его заметил и сказал мне, чтобы я уходил ближайшей же ночью. Сам он не смог пойти: разболелись колени; из-за этого он в свое время и оставил службу кладоискателя. Потом его схватили и запытали… Затем, к счастью, слуги боярина Телепнева все же нашли меня. Ты к тому моменту вновь сошелся с Аверей и Аленкой. При дворе хорошо знали, что это за ребята, и мы не сомневались: они благополучно доведут тебя до Синих гор, а вместе вы отыщете гнездовье Жар-птицы. Неподалеку от него мы и поджидали вас, организовав засаду: во всяком случае, это было менее рискованным, чем пытаться отбить тебя в открытую, в том числе и для тебя самого. Но землетрясение, устроенное Аверей, отозвалось далеко в горах; внезапно рухнувшая перед нами скала помешала нашей задумке, и нам пришлось идти в обход. Слава Богу, мы не опоздали!..
– Постой! – Максим посмотрел на друга в упор. – Откуда ты знаешь, что то землетрясение вызвал Аверя?
Павлик сильно смутился – пожалуй, впервые; по крайней мере, прежде Максим не видел, чтобы он столь поспешно отводил глаза, когда его о чем-либо спрашивали.
– Вы что… – продолжил Максим, – подстроили все это?..
Казалось, Павлик собрался с мыслями, но ответить он не успел: его опередил Тимофей Стешин, стоявший прямо напротив Максима бок о бок с Телепневым:
– Господь судил выдавить с нашей земли семя Дормидонта, но рукою, приявшей скипетр либо передавшей его, творить то негоже!.. Кто же при государях обретается, должен видеть все развилки в человеческих душах, а на случай – их и создавать. Я еще об заклад побился с одним добрым человеком, кто себя при надобности ножиком полоснет – брат или сестра. Худо, что с ним не рассчитаться – убили его подле Синих гор, как и иных многих, кои уж присягнули заочно Павлу Даниловичу. И я намеревался с ними одну чашу пить: коли родители государевы живот свой за него положили, то рабам и подавно пристало. И не миновать бы того, не скажи мне Никита Гаврилович: голова-де твоя покамест на плечах потребнее, чем под ракитой.
Максим медленно обвел взглядом комнату и глухо произнес:
– Вы – нелюди! Все!
– Да, мы – не люди, – отозвался Телепнев. – Лешие да кикиморы, что и бдят, и терзают ради клада. Се – наш клад!.. – Подойдя к Павлику, боярин коснулся рукой его плеча. – Разве не на том стоят все царства? Или вы не верны своему государю? Только вы слабы и раз в несколько лет вынуждены испытывать свою верность, а мы – сильнее, и наши слова и желания переменными не бывают.
Вздрогнув, Максим всмотрелся в лицо боярина:
– Это ведь ты приходил ко мне в тюрьму?
Телепнев кивнул:
– Думалось: что было в первую смуту, повторено и теперь, и надлежало выведать, не при тебе ли Жар-птица, так, как проверяют на расслабленные клады. Мои-то молодцы мыслили сразу тебя и порубать, чтоб Дормидонт, если вдруг старое заклятие в силе, Жар-птицы не имал; хвала Всевышнему – тут боярин возвел кверху очи, – что по хотению их не содеялось.
– Зачем пощадил меня?
– Затем, что можно было… Зряшным жертвам не падать: то завет нашего благословенного государя, что брату престол уступил, над всей землей сжалившись, и я сжалился над тобою. А после и Бог, заботам которого тебя препоручили, поскольку не утаили б тебя в столице. Знамо, что плеть, коей
