Приняв командование войсками Саббатского Крестового похода из рук прославленного — и ныне покойного — военмейстера Слайдо, военмейстер Макарот подхватил знамя и Имперского натиска.
Целью похода было освобождение миров Саббаты — скопления сотни обитаемых систем вдоль границы сегмента Пацификус.
Последнее двадцатилетие военной кампании было наполнено великими битвами и породило немало легенд: последняя оборона Латарийских Боевых Псов на Ламиции, победы ордена Железных Змиев на Презарии, Амболде Одиннадцать и Форнаксе Алеф, упорные сражения так называемых Призраков Танит на Канемаре, Спуртии Элипс, Меназоиде Ипсилон и Монтаксе. Пожалуй, среди всех этих событий битва за Монтакс более всего интересует имперских историков.
Она кажется обычным лобовым столкновением с силами Хаоса, однако отчего-то все подробности о ней до сих пор скрыты в архивах имперского верховного командования. Остается лишь гадать, что же в действительности произошло в прибрежных джунглях, где разыгралась эта кошмарная битва.
Из истории поздних имперских Крестовых походов
Похоже, здесь стояло лето.
Небо морщилось складками серых облаков, то и дело окатывая линии имперских укреплений сильными, но короткими ливнями. Колючие вьющиеся корни местных растений покрывали каждый дюйм топкой почвы, их тяжелые, сочные листья укрывали и сушу, и зеркальную гладь маленьких водоемов. Чем дальше, тем меньше было условной суши под ногами. Серебристые лезвия заводей и мелких озер прорезали густой подлесок, приютивший тучи мошкары.
Воздух полнился зловонием пота. Это само по себе не могло удивить полковника-комиссара Ибрама Гаунта. Скорее его озадачило то, что эту вонь источали не его солдаты, а вода, растения, почва. От самого Монтакса разило гнилью и порчей.
На Монтаксе было невозможно окопаться. Траншеи не копали, а возводили из листов брони и местной древесины. Призракам пришлось строить плотины и заграждения из мешков, набитых землей. Гвардейцы три дня как высадились с транспортных челноков, и все звуки, что они слышали за все это 8время, — мерзкое хлюпанье мягкой земли, сгребаемой саперными лопатками в мешки, да стрекот здешних насекомых.
Истекая потом в только надетой свежей форме, Гаунт вышел из командирского поста, блочного строения в три отсека, поднятого сваями над мутной поверхностью водоема. Он водрузил на голову комиссарскую фуражку, прекрасно понимая, что из-за нее глаза быстро зальет ручьями пота. Форма состояла из галифе, заправленных в высокие сапоги, и длинной рубахи. На плечи он накинул водонепроницаемый плащ. В нем было слишком жарко, но без него — слишком сыро.
Едва комиссар сошел с помоста, его ноги погрузились в воду по треть голенища сапог. Он остановился. Рябь на маслянистой глади разошлась, и Гаунт взглянул на себя. Его отражение улеглось перед ним на поверхности гнилого озерка. Высокий, поджарый. Лицо скуластое, резкое, хорошо вылепленное. По странной иронии судьбы его внешность была созвучна имени[1]…
Он глянул вверх, сквозь мясистую листву зарослей и вьющийся полог лиан. Далеко за горизонт, откуда, приглушенная туманом, доносилась канонада — имперские артиллеристы вели перестрелку с приспешниками Хаоса.
Прошлепав по грязи, он выбрался на островок суши, заросший цветущими лианами, оттуда по деревянному настилу направился к линии укреплений.
Укрытые трехкилометровой изогнутой плотиной, солдаты Танитского Первого и Единственного ждали своего часа. Они выстроили эту защитную дамбу своими руками, укрепили ее бронированными экранами, которые немедленно принялись ржаветь. Чуть дальше следовал еще один ряд насыпей, которые должны были предохранять боеприпасы от воды. Его люди ждали в полной боеготовности — пятнадцать сотен крепких парней в черных плащ-палатках и матово-черных бронежилетах, знаменитой форме Первого Танитского. Некоторые гвардейцы приникли к бойницам дамбы с оружием наготове. Другие заняли позиции у тяжелых орудий. Кто-то курил или просто болтал. И ноги каждого утопали в мутной слизи сантиметров на пятнадцать.
Шагах в тридцати от линии укреплений на свайном помосте стояла палатка, маленькое сухое убежище, вознесенное над топью.
Гаунт пошел вдоль дамбы к одной из групп солдат, сооружавших подъем к плотине из вязкой прибрежной земли.
Где-то над головой кружили шумные птицы. Ослепительно-белые, с широкими крыльями и неуклюжими розовыми лапами. Треск насекомых все не умолкал.
Гаунт обнаружил, что рубаха уже потемнела от пота. Его жалила мошкара. Все мысли о грядущей славе и о жестоких боях покинули Ибрама Гаунта. И на их месте зазвучало эхо воспоминаний.
Гаунт ругнулся и смахнул капли пота со лба. Бывали такие дни, когда в долгие напряженные часы ожидания боя в его разум все настойчивее лезли воспоминания. О былом, об ушедших товарищах и потерянных друзьях, о давно минувших поражениях и славных победах. О том, как все заканчивалось.
И как начиналось…
1
СОЗДАЮЩИЙ ПРИЗРАКОВ
Огонь, огонь словно цветок. Вот он распускается. Бледное зеленоватое пламя рвется, словно живое. И пожирает мир, весь мир…
Открыв глаза, имперский комиссар Ибрам Гаунт увидел собственное худое бледное лицо, а за ним мелькали кроны деревьев, темные, словно ночной океан.
— Мы заходим на посадку, сэр.
Гаунт отвернулся от своего отражения в маленьком узком иллюминаторе орбитального катера и обнаружил рядом Зима, своего адъютанта. Это был плотный энергичный мужчина средних лет. Крепкие щеки и толстую шею покрывали синеватые шрамы от старых ожогов.
— Я говорю, на посадку идем, — повторил он.
— Да, я слышу, — слегка кивнул Гаунт. — Напомни-ка мне еще раз наш график.
Зим откинулся на мягкую кожу спинки противоперегрузочного кресла. Достав инфопланшет, он начал сосредоточенно читать.
— Официальная церемония приветствия. Торжественный прием у курфюрста Танит и правительственной ассамблеи. Смотр полков. И праздничный банкет вечером.
Гаунт поскучнел и вновь принялся разглядывать лесной покров за иллюминатором. Он терпеть не мог весь этот торжественный официоз — Зим давно это понял.
— Сэр, завтра начнется погрузка войск. К концу недели все наши полки будут уже на борту и готовы к отплытию, — пытался ободрить его адъютант.
— Узнай, не получится ли начать погрузку сразу после смотра, — не оборачиваясь, ответил Гаунт. — Зачем тратить впустую остаток дня и всю ночь?
Поразмыслив над этим, Зим кивнул:
