я заснял всю эту сцену на свой фотоаппарат. Собственно говоря, он испещрил листок бумаги лишь двумя повторяющимися знаками, но кончилось всё тем, что он начал дрожать, всхлипывать, и я, потеряв терпение, выгнал его вон.
Это был обычный истеричный тип, увлечённый чёрной магией. Каждую мою вещь, которая ему попадалась под руку, он метил особым знаком, и каждую складывал по-своему. Пришлось потребовать другого боя. Через полчаса я увидел, что он делает то же самое, что и его предшественник.
В жизни мне не доводилось видеть более изукрашенных и в то же время более несносных и отвратительных женщин, чем сенегалки племени волоф. Огромную голову сенегалки венчает уродливый шиньон из курчавых волос, делая её ещё крупнее. Поверх всего этого – атласная косынка; ушные раковины по всему краю утыканы филигранными серьгами. Как и у всех негров, глаза и губы подведены синей краской, ею же выкрашены и щёки. Она непрестанно гложет палочку для затачивания зубов. Она может делать что угодно, может даже говорить, но палочку грызть не перестанет. На ней длинная широкая блуза, которую в то время, когда я был ещё ребёнком, называли «матинé». Упитанный живот обвит шелками, ноги в атласе. Всюду поблёскивают золотые украшения, янтарные бусы и чёрные амулеты – на поясе, на руках, на ногах. Пальцы унизаны гигантскими серебряными перстнями весом в кило, а то и два. Обута она в так называемые бабуши, расшитые золотом, поверх одежды – бубу из тюля и кружева, у нас из такой материи шьют занавески. В довершение всего эти разряженные женщины племени волоф сбиваются в стаи и так проводят весь свой день.
Молодая дама из Дакара в повседневном платье и украшениях. Хочет, чтобы её рисовали с книгой в руке. 17.I.1929
Смотреть на них, притрагиваться к ним или хотя бы пытаться их фотографировать не стоит: они сразу же начнут вопить, квохтать, заводить глаза. И тогда единственный способ их успокоить – попросить первого попавшегося негра, знающего два-три слова по-французски, чтобы он сказал им, что они дикие и тупые уродины. Три слова, которые повергнут их в отчаяние. На базаре фотографирую молодую женщину, очень красивую; другие накрывают её платком и требуют с меня пятьдесят франков. Тщетно уверяю их, что снимок уже сделан, и ничего они не получат; они ещё полчаса не снимают платок с задыхающейся под ним женщины. Тут же ко мне подходит старик и требует, чтобы я дал ему десять франков. – «За что?» – «А чтобы меня сфотографировать!» – «Да, но почему я должен дать тебе за это десять франков?» – «Чтобы я был доволен!..» Приходится сказать и ему, что он балбес и урод. Единственный способ общения с племенем волоф – не сдерживать свой гнев. Сапожник, которого я прошу зашить порванный ремешок, – всего-то пара стежков! – запрашивает пятнадцать франков. Рыбак Гор, когда я обращаюсь к нему с просьбой свозить меня на островок, который он проплывает каждый день, хочет двести франков, отказываясь от двадцати, хотя для него и это большие деньги. Всё это – следствие развращённости. Сразу вспоминается, что услуги четырнадцати носильщиков и сами носилки обошлись мне всего в шесть франков, а переход длился всю ночь, что я раздавал по пять франков вождям племён, и что в других местах негры скромны и бывают счастливы получить хоть что-нибудь!
В Дакаре, пункте перевалки самых различных товаров, перевозимых морским путём из Южной Америки в Европу и обратно, а также всего, что идёт на Дальний Восток не через Суэцкий канал, есть даже нечто вроде таверны с весьма необычной программой – об этом я узнаю в отеле. Иду к парикмахеру – вид у него довольно затрапезный, он смешон в своей претенциозности, но всё же это какой-никакой, но парикмахер. Ночью, по дороге в лагерь, я обнаруживаю несколько трактирчиков, где танцуют негры: чернокожие дакарцы, чернокожие солдаты и чернокожие матросы со всего мира. Они танцуют с негритянками племени волоф, а также с темнокожими женщинами из Португальской Гвинеи, которых здесь довольно много, – их называют «португалками». Как и в Марселе, мужчины в большинстве своём танцуют с мужчинами, женщины – с женщинами. Их танец своим ритмом напоминает уанстеп, здесь он называется «гумбе»: два шага в одну сторону, два шага в другую. Танец, популярный у негров, устроивших «бал». Танец, который я уже наблюдал в Буаке, и который проник в Европу благодаря афроамериканцам. Широкая амплитуда движений рук и ног, расставленные колени, тряска ягодиц; танцоры выглядят пьяными вдрызг. Однако наблюдать за танцем этих людей – одно удовольствие: ритм его стремителен, и сколько же темперамента, изобретательности и чувственности вкладывают в него танцоры!
Танец проходит в сопровождении старой гармоники и продолговатой погремушки вроде бубна. Музыканты – два младших офицера с Мартиники, неутомимые и страстные в своей самоотдаче. Тот, что трясёт бубном, постоянно подносит его к голове и, прикрыв глаза, прислушивается к издаваемым звукам, как если бы его инструмент не производил ничего иного, кроме оглушительного шума. Когда всё закончилось, он подходит ко мне – поговорить. Речь его витиевата – так обычно изъясняются негры, считающие себя чего-либо добившимися в жизни: «Мы самая западная французская земля, и как же мне жаль, что Франция так далеко, ведь мы любим её как истинные сыны. Уверяю вас, дражайший месье: Мартиника не просто красивая, она очень красивая. Как же вам было бы хорошо там, среди молодых людей, которые несказанно красивы и всё время поют!» И он при этом плачет! «Представьте себе: я закурил в восемнадцать лет, и от меня несло табаком, это унюхала моя бедная мама, и тогда, – можете смело мне верить, – она меня побила, но дело даже не в этом. Я плакал, и моя невеста плакала вместе со мной. А сегодня, как мне пишут, курит весь мир, даже семилетние дети!»
Мой собеседник и далее нахваливал бы Мартинику, используя поэтические фигуры речи и оправдывая себя за то, что вынужден общаться с жителями Дакара и, играя на своём бубне, зарабатывать деньги на табак, некогда ставший причиной его слёз, но тут ввалились пьяные негритянские солдаты с «португалками». Начались жаркие споры и танцы, длящиеся по получасу, в ходе которых тот, кто ведёт партнёра – девушку или парня, – пристраивает свою руку на его теле в месте, по моим понятиям, неподобающем. Это, собственно говоря, только для стиля, но танец продолжается со всей серьёзностью. Если обогнуть угол-другой, найдётся новый бар для негров, почти такой же, как предыдущий. Его хозяин –
