на золото, слоновую кость, чёрное дерево, капок и мирру. В восемнадцатом веке французы заключали соглашения с местными вождями, покупая рабов. В 1880 году французы уничтожили Гоундиоур за то, что туземцы взбунтовались и больше не хотели продавать золото. Сейчас это место отмечено лишь несколькими камнями и чёрной плитой, на которой до сих пор горит огонь. Если огонь погаснет, наступит конец света, поэтому негры, убегая оттуда, оставили там одно бедное семейство, которое поддерживает пламя. Гоундиоур – роковое место. Это имя нельзя называть вслух. Даже под страхом смерти ни один негр не скажет, как назывался город. Они говорят: тот город, тот огонь, те развалины; они называют его Дугуба, что означает большой город, но только белый человек осмеливается под широким небом побережья Сенегала произнести его настоящее имя: Гоундиоур!
Южнее, на берегах Сенегала, живут чёрные народы, гораздо менее интересные, чем другие, по своим духовным и физическим свойствам. Непропорциональные, неразвитые тела, тонкие кривые ноги и уродливые головы. Это племена волоф и церера, а также выродившиеся потомки племён туклор, пела, бамбара. Более столетия христиане и мусульмане бездумно прилагали все усилия к тому, чтобы их полностью развратить и погубить. Ныне сенегальский негр представляет собой образчик избалованности, невежества и самоуверенности. Следуя какому-то заблуждению, в котором они сейчас, возможно, раскаиваются, французы таким жителям Дакара и Сен-Луи дали французское гражданство. Это надо видеть – как негры восприняли это право и как оно уничтожило в них всё, что было сутью их племени. Они одеты в широкие голубые бубу, которые мне так понравились, когда я впервые проезжал через Дакар, и которые действительно хорошо сочетаются с цветом их кожи. Кроме них, там есть и другие чёрные народы, замечательные чёрные народы, которые надо сохранять, защищать и лечить – и как можно скорее.
Глава восьмая
Остров Горе; его темницы для чёрных рабов опустели. Безумцы-кандальники в Рабате и весёлые женщины Сале. Возвращение.
Океан!
Обратно в Дакар меня доставил прямо-таки фантастический поезд, который в течение двух дней и двух ночей, набитый до отказа неграми в самых пёстрых одеяниях, миновал голые ландшафты Бафулабе75 и двигался дальше – через Тамбакунду, Кафрин и Тиес76. Среди негров можно было заметить настоящих мавров, узконосых, темногубых, с волосами, ниспадающими на плечи, и бородами, обрамляющими лики пустынников. Их тела обёрнуты синими накидками – по нашим представлениям, так же выглядели и апостолы: сандалии на босу ногу, тонкие бескровные руки. Они не отрывают горячих тёмных очей от земли. Кажется невероятным, что такие люди, как эти Абдуллы из Нара, едущие из пустынь, расстилающихся севернее Томбукту, не братья великим отшельникам Сирии и Палестины. На самом деле они марабуты, потомки тех самых мавров, чьими великолепными творениями являются Севилья и Гранада.
Поезд ходит до океана лишь раз в неделю. Паровоз тянет за собой то, что лишь с натяжкой можно назвать спальным вагоном, а также некое подобие вагона-ресторана, украшенного, как и деревенские харчевни, картинами, изображающими Христофора Колумба и графа Монте-Кристо. Столы на колёсиках, покрытые квадратными скатертями, катаются туда-сюда, а посетители, заказавшие курицу, слышат её вопли, когда повар режет её, выставив в окно. Позже на платформе можно увидеть подручного повара в облаке перьев. Ужин длится часами и проходит очень весело. После этого пассажиры ложатся спать, разделённые лишь занавеской; я вижу чётко прочерченный абрис пышных форм моей соседки.
За два дня пути все пассажиры перезнакомились между собой, начиная со спального вагона, в которым путешествую я и мои белые соседи, и заканчивая последним, где едет Бубу в компании чёрных первосвященников и их жён, которые на каждой станции запираются на замок. На стоянках нас ожидают африканские плоды, негритянская музыка и долгие прогулки вдоль вагонов. В шутку можно сказать: эти стоянки настолько длительные, что, тронувшись, поезд едва выпутывается из травы, проросшей вокруг.
И снова я вижу бескрайние океанские воды, словно качающие на себе остров Горе – лодочку, украшенную зеленью. Вижу огромных рыб – красные, пёстрые, они по своей длине превосходят рост женщин, несущих свой улов на головах. И вижу, увы, отель, который не составил бы чести даже Охриду77, и где мне придётся остановиться. Мне вспоминаются минувшие дни, когда я мог в любом месте раскатать свою узкую, но чистую и удобную постель, а утром поплескаться, стоя в калабасе.
Наблюдаю за неграми, проходящими мимо отеля. На каждом из них по несколько килограммов амулетов, подвешенных на чёрных плетёных тесёмках из кожи. Сотни амулетов. Это различные камешки, свитки, рога, обшитые кожей, купленные у марабутов. Как только негр становится мусульманином, он надевает на себя в десять раз больше амулетов, чем любой язычник. Большинство амулетов предохраняют от ножа и копья, от пуль, от ведьм и призраков, а также от всякой заразы, особенно венерических заболеваний. Вера в амулеты совершенно слепа. Негр может настойчиво просить белого человека, не верящего в амулет, чтобы тот сделал попытку навредить ему, например, порезать руку. Но даже если порез будет нанесён, ничто не разубедит негра в силе его амулета, ибо он будет думать, что белый просто обладал гораздо более сильным амулетом либо что он сам согрешил против своего собственного.
Надо видеть, сколько заботы требует амулет. Одни следует держать подальше от нечистых мест, другие – от воды, третьи – от взгляда различных животных. Прежде чем куда-то пойти и что-либо принести, сенегалец должен вернуться домой, оставить там амулеты, которые нельзя брать с собой туда, куда он идёт, и взять другие, предназначенные специально для этого случая. Негр неотделим от амулета, в силу которого он верит. Кто-то готов заплатить за него и сто франков – свой заработок за долгую рабочую неделю. Есть и такие, кто не успел накопить достаточно денег, чтобы обзавестись таким-то и таким-то амулетом. Они живут в постоянной панике.
Бой, с которым я поселился в отеле в Дакаре, Мамаду Бинта, уроженец Сора, из племени туклор, увидев, что я купил медальон, из которого до этого был вынут гри-гри, посчитал, что я подвергаюсь серьёзной опасности. Он вошёл в мой номер и попросил бумагу и карандаш. Затем потёр руками лицо и грудь, зажал в зубах чёрные чётки и несколько раз поклонился. Потом стал время от времени что-то записывать, отсчитывая бусины. Сын некоего известного марабута, он проделывал всё это так истово, таинственно и в таком испуге, что даже не заметил, как
