— Ну, — произнесла Мэй, выключая телефон, — сегодня же пятница. Могли бы сходить в клуб потанцевать.
Как правило, все собирались в «Часах». Там имелся подвальный этаж, относительно тихий, за что Мэй и любила этот клуб, несмотря на обилие народа. А еще по пятницам в нем играли инди-музыку. У Себа других идей не нашлось, поэтому они встретились у начала Литл-Касл-стрит и пошли по улице в направлении клуба.
— У тебя смешная футболка, — проронил Себ, когда они миновали бар с огненно-красным освещением и серыми, как графит, столиками.
Мэй потянула себя за подол серой футболки и посмотрела на надпись «Устала быть Белоснежкой».
— Это цитата из Мэй Уэст, — пояснила она, пытаясь взять его за руку. Себ вздрогнул и шарахнулся в сторону.
— Кто такая? — спросил он.
— Себ, — спросила вполголоса Мэй, — с тобой все хорошо?
Он растерялся, а потом кивнул.
— Я только немного… — он запнулся, чтобы прокашляться, — …мне нужно в туалет!
— Ладно, — отозвалась Мэй.
Себ посмотрел на нее каким-то ошалелым взглядом и добавил:
— Поверь, так будет лучше.
Не успела она потребовать объяснений, как Себ сбежал, и ей осталось только оглядываться по сторонам — не напустил ли кто рядом какого-нибудь одуряющего газа.
И тут Мэй увидела танцы. Как правило, посетители «Часов» не танцевали в цокольном этаже, трясясь и дергаясь так, что мама не горюй, а собирались для этого наверху, поближе к ди-джеям. А еще кто-то тихо насвистывал рядом — тихо-тихо, чуть слышно. И все же звук пробегал холодком вдоль спины, словно шепот, заставлял ноги двигаться в такт. Мэй спохватилась на том, что выстукивает странный ритм. Она прошла в конец зала к танцующим, остановилась прямо перед ними и сказала:
— Привет крысоловам!
Дудочник сидел прямо перед ней в глубоком кресле, положив ногу на ногу. Его темные глаза при взгляде на Мэй сверкнули красным. Он ухмыльнулся совсем как в тот раз, на Ярмарке, когда пытался всучить ей ожерелье из костей.
— Девчонка с Ярмарки, которая не из местных, — произнес он и перестал насвистывать. Толпа за ним затанцевала вразнобой и более осмысленно. — Не запомнил твоего имени.
— Шустрее надо схватывать, — произнесла Мэй. Дудочник поднялся. Его угловатое тело двигалось на удивление плавно, почти грациозно.
— Вообще-то я довольно шустер.
— Незаметно.
— Меня зовут Маттиас, — снова осклабился он и начал напевать себе под нос. Звук странным образом отдавался в костях. Движения танцоров вдруг стали опять синхроннее и глаже.
— А я Мэй, — ответила она, и дудочник взял ее за руку.
Его костлявые пальцы были на ощупь как камень — словно от игры на сотне всевозможных инструментов, а мелодия, которую он напевал, направляла, вела Мэй, будто руки партнера: она точно знала, куда он хотел ее подвинуть, как развиваться танцу.
Мэй сосредоточилась на том, чтобы двигаться не в лад, не попадать в такт с остальными.
— Что ты делаешь? — прокричала она, оглядывая колышущуюся толпу.
— Тебе не о чем беспокоиться. Я же сказал: ты не в моем вкусе. Мне нравятся высокие, достаточно опытные и с красивыми голосами. — Маттиас ухмыльнулся, касаясь рукой ее горла. — А ты, готов спорить, поешь фальшиво, — произнес он ей на ухо.
Мэй отвлеклась и снова задвигалась в ритм с остальными — волнами к его берегу. В следующий миг она прицельно лягнула дудочника под колено ногой в тяжелом ботинке.
— Ты что, кормишься этим, да? Звуки, то, как под них люди двигаются… это дает тебе магию!
Мрачные цвета клуба слегка поплыли у нее перед глазами — так отчаянно Мэй старалась не поддаваться музыке дудочника. Высохшее лицо Маттиаса обрамляли оттенки угля и пламени — словно он стоял на фоне адского зарева, только этот ад сжигал сам себя.
— Уж лучше питаться энергией, чем скармливать людей демонам, как считаешь? — спросил дудочник. — Только эта наука не дается бесплатно. Мои родители уже много лет не сказали ни слова. Зато регулярно пишут мне записочки. Говорят, что гордятся мной.
Мэй воззрилась на него.
— Ты что, украл у них голоса?
Маттиас рассмеялся.
— Кто-то должен платить крысолову, милочка. И мне не нравится, когда колдуны берут то, что покупалось дорогой ценой. Ты в курсе, что сейчас происходит на Ярмарке Гоблинов?
— Понятия не имею, — призналась Мэй. — А ты в курсе, что Круг Обсидиана разработал новую метку?
Маттиас застыл, и танцовщики — вместе с ним.
— И что она делает?
— Увеличивает силу их лидера в десять раз.
Дудочник присвистнул — этот тоненький звук прозвучал у Мэй в голове пожарной сиреной.
— И что же нам теперь делать?
— Может, пришло время поискать новых союзников, — произнесла Мэй на фоне возобновившегося гудения. На сей раз она не стала сопротивляться и задвигалась в такт остальным, отдалась музыке, но успела прошептать дудочнику в лицо: — Ник Райвз очень силен.
Гудение Маттиаса сорвалось на долгий пронзительный свист. Он закружил Мэй в руках, и она увидела, как остальные закружились одновременно с ней, как по указке хореографа — даже волосы взметнулись в тот же миг.
После долгой паузы дудочник обронил:
— Что, девочка, из огня да в полымя?
Мэй собиралась лишь на время ему подыграть, а теперь не знала, как отвязаться от ритма. Она закрыла глаза. Красный свет проникал под ресницы и распускал алые щупальца в темноте век. Ей пришли на ум страшные сказки, где людям надевали раскаленные докрасна железные башмаки, в которых они плясали, пока не падали замертво.
Голос дудочника звучал музыкой у нее в ушах.
— Уж лучше я обожгусь, чем сгорю.
Волшебная мелодия прекратилась. Маттиас еще секунду постоял перед ней, скалясь, как череп.
— Значит, у тебя есть план?
— Будет, — твердо ответила Мэй.
— Что ж, — сказал дудочник, — когда будет — зови, я послушаю. — Он попятился прочь с алого света и скрылся в тени. — Если мне понравится, может, я даже прогоню твои дурные сны.
И он исчез, не успела Мэй спросить, откуда он знает про сны. Только гул, будто шлейф, потянулся за ним в темноту, и танцовщики, один за другим, отправились следом.
Мэй глубоко вздохнула. Ее кости ломило, откуда-то навалилась усталость. Горло так пересохло, что словно горело огнем.
Когда вернулся Себ, они взяли по стакану воды и пошли наружу, где персонал включил обогреватели, а красные ленточки бутафорского огня отбрасывали на людей блики и сообщали рассеянным по территории клуба надгробиям красные ауры. Мэй выбрала каменную плиту с надписью «В память возлюбленной дочери» и уселась на нее, высоко поджав ноги.
