Глава первая
МАГИЯ НА ПОГОРЕЛОЙ УЛИЦЕ
Посвящается Кьяре — моей лучшей подруге и самой замечательной библиотечной находке.
— Вот увидите, сейчас с нами случится что-нибудь жуткое, — сказала Рэйчел.
Поздним вечером в окрестностях не было ни души. Трещины на дороге, которые днем едва заметишь, темными шрамами змеились по асфальту и уходили во мглу переулков и тупиков. Подруги посмотрели в сторону Погорелой улицы и, не сговариваясь, прибавили шагу. Мэй шла впереди.
— Да бросьте, это же целое приключение!
— Вот-вот, — буркнула Рэйчел. — Приключение на наши головы.
Мэй в душе признала, что затея вышла не из лучших. Она всего лишь хотела развеяться — в кои-то веки выпустили из дому, а на заброшенном складе у Погорелой улицы как раз намечалась тусовка. Кто мог заподозрить неладное?
Фонарь над головой зловеще моргнул оранжевым глазом, и ночь тут же проглотила трех подруг. Затем наверху что-то загудело, затрещало, снова вспыхнул свет, темнота отрыгнула всех разом: Рэйчел и Эрика врезались Мэй в спину и прижались друг к дружке. Рэйчел трясло от страха.
— По-моему, так я еще не влипала.
— Ерунда, — возразила Мэй. — Со мной случалось и похуже.
Ее передернуло от воспоминаний: нож, зажатый в потной ладони, усилие, с которым он пронзил плоть, кровь на своих руках…
Рэйчел и Эрика не знали, что произошло с Мэй месяц назад — до сих пор думали, будто ее вдруг дернуло сбежать в Лондон и утащить братца с собой.
Ее мать рассудила так же, поэтому Мэй на две недели попала под домашний арест. Все это время ее забирали у школы, как первоклашку, и она сменяла одну клетку на другую.
Мэй, как никому, хотелось на свободу. Она закрыла глаза, и улица с мигающими огнями растворилась в темноте.
В памяти всплыли яркие фонарики в ветвях, заливающие лес золотым сиянием, танцы на грани смерти, когда не поймешь, отчего вспотели ладони: от страха или от волнения; взгляд черных глаз.
Она прикоснулась к волшебству — и потеряла его.
Правда, сейчас ей не хотелось об этом думать. Мэй наконец вырвалась из дома и собирается развлечься. Скоро она увидит Себа, а остальное ее не волновало.
Рядом, в темноте, кто-то с грохотом шарахнулся. Мэй вздрогнула, а Эрика вцепилась ногтями ей в руку, как перепуганный зверек.
— Ничего страшного, — сказала Мэй громко, уговаривая не трусить скорее себя, нежели подруг. Она тысячу раз ходила по этой улице после заката и никогда не боялась. Не боялась и сейчас, хотя и знала, что может скрывать темнота.
Мэй старательно держала бодрый, размеренный шаг. Сзади, насколько она слышала, никто не крался.
— Не дрейфь, — сказала она Эрике. — Все нормально.
Они вышли к следующему перекрестку и увидели тот самый склад. Из окон бил желтый свет. Эрика облегченно вздохнула.
— Ну, что я говорила? — с улыбкой спросила Мэй.
— Прости, — извинилась Эрика, которая за всю дорогу не проронила ни слова. Обычно она вела себя как ангел за плечом у Мэй, повторяя: «классная идея», тогда как чертенок Рэйчел говорила: «нам конец». — Да я и сама знаю, что бояться нечего. В конце концов, Джеми тут часто бывает, а он вряд ли полезет в бандитский притон.
Эрика засмеялась, следом развеселилась и Рэйчел. Но Мэй расхотелось идти на тусовку.
— Джеми здесь часто бывает? — переспросила она. — С каких это пор?
Брату не запретили выходить из дома. Мать сочла, что Мэй виновата во всем, что произошло, а та не стала разубеждать — все равно никто не поверил бы. С тех пор Мэй каждый вечер провожала брата до дома.
Правда, последнее время Джеми говорил, что ходит заниматься в библиотеку — в конце концов, выпускные экзамены не за горами.
Мэй, подумав, удивилась собственной доверчивости — ведь братец и раньше ее обманывал.
— В общем, пока тебя не было, Тим видел его здесь чуть ли не каждый вечер, — смущенно призналась подруга.
Тим, парень Эрики, и Себ были из одной компании. Жили они на другой улице, но часто болтались поблизости. Здесь, на Погорелой, гуляли в основном школьники, вот только многие из них обожали травить таких, как Джеми.
В любом случае бродить в таком месте на ночь глядя было совсем не в духе брата. Мэй частенько советовала ему развеяться, окунуться в экстрим, а он только усмехался и говорил, что экстрима ему хватает в школьной столовой.
Мэй вспомнила, что случилось месяц назад, когда они влипли всерьез. Вспомнила метку у Джеми на левом боку повыше бедра и слова двух незнакомцев: «Твой брат обречен».
Со стороны склада послышалась музыка. Она не манила, не обещала волшебства — только успокаивала, как ровный стук сердца. Мэй захотелось побыть с друзьями, еще раз увидеть Себа, выяснить, как он к ней относится, — словом, вернуться к нормальной жизни. Но не раньше, чем отыщет Джеми.
— Вы идите вперед, я догоню. Надо кое-что проверить.
Она сделала несколько шагов, но обернулась. Подруги застыли на фоне света и музыки, удивленно глядя ей вслед.
— В темноте? Одной? На этом пустыре? — переспросила Рэйчел.
Если для Мэй там было опасно, то для Джеми — вдвойне, и, пока она тут болтает, с ним может случиться что угодно.
— Так и пойдешь — в коротком топике? А если кто нападет — что будешь делать? Оголишься и напугаешь обидчика?
— Мысль интересная, — ответила Мэй и скрылась в темноте.
* * *
Она и раньше спокойно гуляла здесь вечерами с новыми приятелями из клубов (вот только парни эти на следующий день почему-то становились совершенно неинтересными). Сейчас Мэй была одна и на взводе. Ночной воздух ледяными пальцами пробегал по плечам, лунный свет развешивал зыбкую паутину теней на уже размалеванных граффити стенах. Темнота полнилась угрозой.
Тем, кто пишет на заборах «здесь был Билли», ничего не стоило обидеть Джеми просто смеха ради. Мэй торопливо, чуть не падая, пробиралась сквозь мрак. Она даже не глядела под ноги и в спешке наступила в замусоренную лужу. Мокрый пакет прицепился к ремешку, как утопающий — к спасительному тросу. Мэй стряхнула его, и он утонул.
В тот же миг из переулка послышался мальчишечий голос:
— Кроуфорд?
Она обернулась и побежала на звук. Грязная туфля соскальзывала и хлюпала.
«По задворкам шарят, — в ярости подумала Мэй. — И чего Джеми туда понесло?»
Она кляла его глупость до самого поворота, пока не выглянула из-за угла и не увидела брата живьем: худенького, щуплого, взъерошенного, что не прибавляло ему ни роста, ни крутизны.
