Пшенкине – это в километре от нашей деревни – колхозники подобрали сбитого летчика. Верхом на лошади я помчалась туда. Вхожу в сарай – лежит на соломе человек с обожженным лицом.
Смотреть страшно. Я не выдержала и разревелась.
Оказалось, у него еще и нога сломана. Перевезли мы его в Голубово, и стала я его выхаживать. Такие были у него на теле ожоги, что думала – не выживет. Сбегала в воронцовскую районную больницу, добыла кое-какие медикаменты. Вроде чуточку полегчало ему.
А тут – немцы. «Кто это и почему здесь?» – спрашивает меня офицер. «Наш колхозник, – говорю. – Тушил сарай, вот и обгорел». – «Врешь! – орет офицер. Сорвал простыню: – Это русский командир!..» Стал грозить расстрелом. На наше счастье, ходом они шли через деревню, видно, торопились. Но поняли мы из их разговора – скоро вернутся.
Только ушли немцы, мы с комсомольцем Колей Тихоновым запрягли лошадь, побольше сена положили в телегу и повезли летчика в Воронцово. Дорога была тряская, но он не стонал, не жаловался, хотя, наверное, такие муки терпел.
Два раза в неделю ходила к нему в райцентр, еду носила, курево. Понемногу поправляться он стал. Но вот прихожу однажды, а мне знакомая санитарка говорит: «Немцы твоего летчика в Псков увезли». Заплакали мы обе. Привязалась я к нему, как к родному брату. Теперь то уж наверняка он погибнет. Как все было дальше, узнала только через двадцать лет. Разыскал меня Антон Федорович Кузнецов, письмо прислал.
Попал он в Пскове в госпиталь для военнопленных. Там ему ампутировали правую ногу. Лечил его врач Павел Петрович Веденин, который потом ушел к партизанам. Изувеченных, нетрудоспособных бойцов после госпиталя развезли по деревням – даже своей баландой немцы не хотели их кормить. Весил тогда Кузнецов неполных сорок килограммов. Про таких говорят: кожа да кости. А у него на многих местах и кожи то не было, одни рубцы, шрамы.
«И опять меня выхаживали русские люди, – пишет Антон Федорович, – сначала в Пустошкинском районе, потом в Опочецком, в деревне Белохребтово, где меня и освободила Красная Армия. Низкий поклон всем вам, мои спасители».
Сообщил Кузнецов, что живет в родном Вышнем Волочке, работает в музыкальной мастерской настройщиком гармоний. Мария Ивановна сразу ответила ему, завязалась переписка. Орлова побывала в гостях у Кузнецовых, потом и Антон Федорович приехал с женой к ней в Псков. Долгие часы сидели, вспоминая былое. Помянули Колю Тихонова. Погиб он тогда же, в сорок первом.
Только увезли в Псков Кузнецова, как полиция нагрянула в Голубово и Пшенкино – забрали Марию и Николая. Местный предатель, которого потом казнили партизаны, сообщил, что они выхаживали раненого летчика и тот передал Тихонову свой пистолет, Тайное хранение оружия, как известно, каралось расстрелом.
– Встретились мы с Колей в тюрьме, – вспоминает Мария Орлова. – Меня вели на допрос, а его с допроса. Он был избит, видать, пытали. Начали допрашивать и меня и все больше про оружие хотели выяснить – был пистолет или нет. «Какой там пистолет, – говорю я. – Летчик и рукой то пошевелить не мог, весь в ожогах». Меня через три дня отпустили, сказали: «Твой летчик капут». А вот Коля погиб.
Выслушал Антон Федорович эту горькую историю, сказал:
– Пистолет я ему действительно передал.
Анна
Лишь один раз Аня Евдокимова не выполнила порученное ей боевое задание, хотя было оно далеко не из самых трудных.
В тот день ей предстояло обязательно выйти на связь в Пушкинских Горах. Как раз туда ехала соседка, везла зерно на мельницу. Погрузили на подводу мешок – и в путь. С полдороги проехали, и вдруг взрыв. Когда Анна очнулась, то увидела лошадь с развороченным брюхом, телегу на боку. Возле нее в луже крови лежала соседка с перебитыми ногами. Оказалось, наехали на мину. У девушки была сильная контузия, ушиб спины (он до сих пор дает себя знать), ногу ей повредило. И все же можно считать, что ей повезло: она сидела по другую сторону подводы.
Была Аня самой молодой разведчицей-маршрутницей – ей едва исполнилось восемнадцать. Жила она на глухом далеком хуторе, очень удобном для партизанской связи. Кандидатуру ее предложила мне Маша Орлова: девчонка толковая, смелая, сообразительная. Большая, дружная, семья Евдокимовых была уже у меня на примете.
– Что ж, потолкуй с ней, а потом решим, – сказал я Орловой.
Вскоре Аня появилась в отряде, привела ее Мария. Молоденькая, хрупкая, но с характером – это я сразу в ней уловил.
– Можно я в отряде останусь?
– Нет, голубушка, – говорю ей, – твой партизанский пост прямо у тебя дома и будет.
Впрочем, была одна сложность: у Евдокимовых ребята мал мала меньше, как бы не проболтались. Ведь контакт с нами вряд ли утаишь, Аня строго «проинструктировала» младших, а родители взяли за правило ни о чем ее не спрашивать. Уходила на задание – обычно говорила: «Надо навестить подругу». Это звучало для домашних как пароль.
Приходили из леса гости, чаще всего ночью: Калитка два раза стукнет – Аня во двор. Таков был условный знак. Она мне потом мои же слова напомнила, которые я ей как-то сказал: «Теперь для тебя день будет ночью, а ночь станет днем».
По заповедным пушкинским местам ходила Аня Евдокимова своими партизанскими маршрутами. Еще недавно за школьной партой писала сочинение «Образ Татьяны в романе «Евгений Онегин»», восхищалась этой девушкой, представляла ее в белоснежном платье на берегу Сороти. А сейчас любимая пушкинская река протекавшая под окнами его дома в Михайловском, стала как бы границей между Партизанским краем и немецкими гарнизонами.
Здесь Аня чуть не погибла. Переходила по льду с одного берега на другой – заметили ее фашисты и открыли огонь: Часа два пролежала в снегу – ждала, пока стемнеет. Удивляется, как не замерзла.
А однажды зимой я потом облилась, будто из парилки вышла, – вспоминает Анна Александровна. – И тоже на льду дело было. Иду через озеро, несу шифровку, вдруг вижу прямо на меня бегут несколько немцев с овчарками. Чуть было ноги не отнялись, но взяла себя в руки, иду, как шла. Думаю, не покажу вида. Неужели за мной? Все ближе они, собаки уж не лают хрипят от злобы. И тут происходит непонятное – кинулись они по целине в сторону. Посмотрела я туда – вдали человек какой-то убегает. За ним гнались.
Пришлось и мне один раз от погони уходить. Выбрали меня делегатом на комсомольскую конференцию. Зимой сорок четвертого года это было. Очень этому обрадовалась: кругом оккупанты, а мы такое дело затеяли. Связная дала мне маршрут,
