нескромности», о которой писал выше, достаточно высоко ценю себя как ученого.
Рассказывая о нем, я хочу разобраться с одной волнующей меня проблемой. Как оценивать людей, которые долгие годы, будучи яростными приверженцами какой-то своей идеи, активно защищая ее, вдруг не только от нее отреклись, но и стали с не меньшей яростью ее поносить? Здесь важно уточнить. Речь идет не о людях, которые занимались своим делом – инженер, врач, доярка, математик и т. д. – и долго, и искренно верили в какие-либо мировоззренческие, нравственные идеи, а потом в них разочаровались. Так, был атеистом, а со временем стал глубоко верующим. Защита определенных идей, их пропаганда не были их профессией. Другое дело, когда подобная пропаганда была профессиональным делом для человека. Писал человек книги, брошюры, статьи о превосходстве коммунистических идей, организовывал систему их пропаганды, сам активно участвовал в ней, писал «марксистко-ленинские» учебники, выступал на многочисленных конференциях и т. д. и т. п. Более того, если он обладал какими-либо властными полномочиями, то гнобил всех тех, идеи которых, по его мнению, были недостаточно «марксистскими» или, что еще хуже, они вообще сомневались в идеях социализма. Публично их клеймил, перекрывал все каналы их общественной деятельности, снимал с работы… А затем с тем же остервенением стал бороться с теми, кто продолжал разделять идеи социализма.
Классический пример этому – А.Н. Яковлев. Заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС, секретарь ЦК КПСС по идеологии, член редколлегии журнала «Коммунист»… И он не просто занимал эти должности, он был активным пропагандистом марксистско-ленинских идей. Он боролся с буржуазной идеологией в своей кандидатской диссертации (аспирант Академии общественных наук при ЦК КПСС!), клеймил американских критиков коммунизма в своей докторской диссертации, опубликовал на эту тему толстую книгу «Идеология американского империализма» и т. д. И стал в 90-е годы, как написано об этом в общем-то всегда сдержанной в своих оценках Википедии, «ярым антикоммунистом и антимарксистом». То же самое произошло и с А. Ципко. Читаю его статьи, слушаю его выступления по телевидению и диву даюсь: сплошное поношение идей социализма, воспевание которых было основным содержанием его работы! Так как же оценивать подобных людей с нравственной точки зрения?
Выскажу свое субъективное мнение. Вполне возможно в корне пересмотреть воззрения, пропаганде которых посвятил большую часть своей жизни. Но это для человека с высокой нравственной планкой является величайшей трагедией! И он, образно говоря, кончает свою жизнь самоубийством – прекращает всю свою общественную жизнь (а иногда, как говорят исторические факты, и жизнь физическую), «уходит в монастырь». И в этом случае подобного человека можно уважать. Когда ж он наизнанку «переворачивается» в своих идеях и публично начинает их поносить, он, на мой взгляд, не заслуживает никакого уважения.
Но вернемся к моему прерванному повествованию – Варшава, осень 1970 года. Сбор материалов к диссертации шел весьма успешно. Библиотеки, встречи с социологами, участие в исследованиях и т. д. Все нормально, все планово, все хорошо. Но в это же время случилось и нечто уникальное, выдающееся в истории не только Польши, но, пожалуй, и европейской. Начались исторические выступления рабочих Польши. Начались они, как известно, на судостроительных верфях приморских городов Гданьск, Гдыня. Щецин. Все в этих выступлениях было необычным для политических реалий лагеря «стран народной демократии».
Во-первых, основной массой протестующих были рабочие, а не привычные диссиденты из интеллигентского слоя общества. Во-вторых, вся сила протеста была направлена не просто против органов власти как таковых, а конкретно против правящей коммунистической партии – ПОРП. В-третьих, рабочие начали создавать свою организацию, и не партию, а профсоюз – вошедший ныне в историю профсоюз «Солидарность». Рабочие громили, поджигали здания партийных комитетов, срывали отовсюду портреты партийных вождей. Кульминация наступила 17 декабря. Многотысячная демонстрация рабочих в Гданьске была расстреляна войсками. Были убиты более 40 человек, сотни арестованы. Волнения охватили почти всю Польшу. Повторюсь вновь: я пишу не историю времени, а историю себя во времени. Так вот о себе.
В декабрьские дни в Варшаве я испытал удивительное ощущение, не повторившееся со мной более никогда и нигде. Я физически ощущал тревогу, затаенность огромного города. В столице не было никаких проявлений протеста. Просто все замерло. Как перед бурей. Тихие полупустые улицы, полупустые рестораны, пивные бары, редкие тихие разговоры отдельных пар – компаний не встретишь. Особенно тревожно мне стало возвращаться в общежитие. На Бельведерской улице, где, напомню, располагался Дворец президента, дом председателя правительства, советское посольство, прохожих практически не было вообще. Стояли только через каждые тридцать-сорок шагов люди в серых пальто. Останавливали, просили показать документы. Увидев советский паспорт, молча пропускали. Чтобы облегчить свое возвращение, я достал паспорт и держал его перед собой весь путь по улице. Как икону. Знакомые поляки шепотом передавали мне новости: «Скоро Варшава взорвется. Будет такой бунт! Взрывать будут партийные дома. Ваше общежитие – одно из первых». Сообщали, что около него будто бы уже задержали троих с зажигательными бомбами. Спать в таких условиях стало настолько тревожно, что я попросился ночевать к своим друзьям – Оле и Альбину Канья. Они, конечно, согласились. Там я и провел несколько ночей, пока не ушел в отставку первый секретарь ПОРП Владислав Гомулка и к власти не пришел Эдвард Герек. Не знаю, как Гомулка оценивается сегодня в Польше, но то, что я своими ушами слышал от него по телевидению в кризисные дни декабря 1970 года, заставляет думать о нем как о не совсем адекватном человеке. На всю жизнь дословно запомнил его оценку происходящих событий: «С огорчением можно констатировать, что народ Польши оторвался от своей партии». Не партия оторвалась от народа, а народ от партии! Признаюсь, что подобного бреда я больше ни от кого из крупных политиков никогда не слышал.
Вернулся я из Варшавы и продолжил работать над диссертацией. А параллельно продолжил и свою журналистскую деятельность. Не мог я, конечно, допустить, чтобы жена так вкалывала на работе, и к тому же я с самой своей юности любил это дело, да и денежку это приносило. Надо сказать, что с деньгами в это время было у нас напряженно, пожалуй, впервые в нашей семейной жизни. Достаточно сказать, что именно на первые годы моей работы в академии пришлась свадьба дочери. Хотелось, конечно, отпраздновать ее достойно. А денег мало. Вот и пришлось продать книги из библиотеки, которую я собирал. С книгами в советское время дефицит был, а у меня в годы комсомольской работы появилась возможность их доставать. И продал я подписку на Всемирную библиотеку, а также собрания сочинений Жюля Верна, Мопассана, еще кого-то. На эти деньги и провели свадьбу.
Статьи же писать я стал для не
